Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Само собою разумеется, что толедцы, бывшие в постоянных сношениях с недовольными частями населения в остальной Испании, не пропустили такого прекрасного случая и одновременно с восстанием кордовцев прогнали омейядский гарнизон в 198 (814) г. Но и на этот раз умному эмиру удалось их провести. Через несколько месяцев в 199 г. (осенью 814 г.) он с большим треском отправился в провинцию Тодмир[391], с тем чтобы двинуться на Каталонию против франков. Когда толедцы узнали об этом, им стало казаться, что опасность миновала уже настолько, что не стоило даже запирать на ночь городские ворота. Неудивительно поэтому, что в одно прекрасное утро они увидели в своих стенах своего возлюбленного государя с несколькими полками мамелюков. Чтобы заставить их на будущее время меньше хвастать неприступностью своего города, Хакам велел сжечь верхнюю часть его, а жителей заставил переселиться в равнину; и в самом деле, они успокоились на все время его царствования. Не менее успокоилась и вся остальная Испания, после того как Хакам стер с лица земли все южное предместье Кордовы и этим показал степень своей страшной энергии. С тех пор его прозвали ар-Рабадип – слобожанин (по слову «рабад» – предместье, слобода), и имя это осталось у позднейших историков, так глубоко запечатлелась его ужасная расправа в сознании народа. Но если влияние этого ужаса могло продолжаться только до тех пор, пока во главе государства стоял Хакам или подобный ему по силе правитель, то внутренние причины, вызвавшие все эти потрясения, далеко еще не были устранены. И эмир, какими бы поразительными ни казались его успехи почти в двадцатилетней борьбе со всеобщими возмущениями, все же не совсем достиг своей цели – покорения всей мусульманской Испании под свое владычество. Зажиточное и могущественное семейство ренегатов бену-каси в Арагоне, «у верхней границы», как называют ее арабы[392], помогавшее в свое время Хишаму в его борьбе за престол и с тех пор приобретшее решающее влияние в этой подверженной постоянной опасности пограничной провинции, ни во что не ставило авторитет Хакама, с тех пор как завоевание Барселоны Людовиком Благочестивым и основание испанской марки доставило эмиру постоянную заботу. И ему приходилось быть довольным хоть тем, что эти господа с верхней границы, в качестве передовых постов ислама на крайнем севере, служили ему прикрытием и, как вдвинутый клин, разделяли Наварру и Каталонию[393].
Но бену-каси всегда служили дурным примером для близлежащего Толедо, да и в других округах Испании пример такой важной части страны, бывшей под властью их соплеменников и единомышленников и не подчиненной господству эмира, должен был вызывать у ренегатов охоту к новым предприятиям. Но главное было то, что ренегатам везде и всюду надоело то презрение и пренебрежение, с которым к ним относились чужеземцы, несмотря на все прекрасные слова о равноправности всех мусульман и т. д.; и еще надо принять во внимание, что ренегаты со времени первых, хотя и неудачных восстаний сознавали свою силу.
Уже во время восстания в Толедо мы могли заметить, как подобное настроение скоро должно было сблизить их с их земляками, оставшимися в христианстве. Тем хуже для эмиров, и для арабского владычества вообще, было то чувство широко распространившегося и глубоко укоренившегося недовольства, которое теперь начинали также проявлять христиане в пределах мусульманских владений. Дело в том, что здесь, как и во всех странах, покоренных исламом, были исполнены далеко не все обязательства, данные им по капитуляциям по образцу договора Омара с сирийскими христианами. Часто от них требовали уплаты податей в большем размере, чем следовало; некоторые стеснительные постановления нарушали свободу частной, домашней жизни, а особое покровительство магометанскому правоверию, начавшееся со вступлением на престол Хишама, конечно, вызвало кадиев (судей) к более решительному образу действий в этом смысле. Безропотно переносили такое отношение евреи, число которых со времени арабского завоевания значительно возросло и которым предстояло в некоторых частях страны, особенно в Гранаде и вокруг нее, сделаться чуть не преобладающим слоем населения. Их положение при небрежной терпимости, несколько смешанной с презрением со стороны мусульман, было, во всяком случае, просто блестящее в сравнении с гнетом вестготского владычества. В мирное время они могли заниматься своими делами, приумножать свои богатства, но, кроме того, особенно свои знания и свою образованность, и готовиться к тому времени, в которое им предстояла роль руководителей в области умственной культуры, роль, значение которой выходило далеко за пределы полуострова. Да и на христианах по большей части не особенно тяжело отзывались направленные против них меры стеснения. Им оставили их церкви, монастыри, их священников и епископов, а участие в подъеме благосостояния страны если и сократили, то все же не уничтожили; в торговле и промыслах, даже в управлении и при дворе они имели всегда возможность, вряд ли меньшую, чем ренегаты, добиться богатства и даже некоторого почета. При этом они постепенно принимали язык победителей, привыкали до известной степени к их воззрениям и образу мыслей и настолько вошли во вкус прелестей арабской поэзии, что сами стали подвизаться на поприще ее, тем более что готической или латинской поэзии, строго говоря, не существовало. Словом, арабская цивилизация, уже во время завоевания стоявшая несколько выше по сравнению с общим культурным уровнем испанского народа, не осталась без влияния на некоторые, вначале строго замкнутые, кружки христиан, на все увеличивавшееся равнодушие которых к вере уже тогда горько жаловались церковные писатели. Но совсем иных взглядов, чем большинство обыкновенных мирян, держалось большинство христианского духовенства и с ним значительное число набожных, находившихся под его влиянием, которых немало было, особенно в испанских городах. Для них непримиримая вражда к исламу являлась прямым следствием ревностного отношения к христианству.
Чем нерадивее большинство относилось к обязанности исповедовать Христа в истинном смысле этого слова, тем с большим рвением относились к ней те, для кого религия была делом серьезным и кто не считался с последствиями, которые могли бы произойти от такого отношения. Мусульманские законы разрешали христианам свободное отправление религиозных обрядов, но с одной важной оговоркой, запрещавшей, под угрозой смертной казни, поносить пророка, глумиться над магометанским богослужением, совращать верующих к отпадению от ислама; но как было защищать церковь Христову, как укреплять в вере сомневающихся, не оспаривая враждебного вероучения, как исполнять завет Христа – «идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари» (Марк, 16: 15), не пытаясь вывести ослепленных из их заблуждения к учению, вне которого нет спасения? В других странах подобные вопросы совести, если они и возникали в рядах христианского духовенства, оставались без ответа; но испанец, с его
- Мухаммед. Жизненный путь и духовные искания основателя ислама. 571—632 - Мухаммед Эссад Бей - Прочая религиозная литература
- Сатанизм для интеллигенции - Кураев Андрей Вячеславович "протодиакон" - Религиоведение
- Письма - Екатерина Сиенская - Европейская старинная литература / Прочая религиозная литература
- Исламоведение - Э. Кулиев - Религиоведение
- Завтрашний Бог. Величайший духовный вызов - Нил Дональд Уолш - Прочая религиозная литература / Эзотерика
- Гармония преображения - ПАВЕЛ Григорьевич Деркульский - Прочая религиозная литература / Ужасы и Мистика
- История Адама и Евы - Вячеслав Леонидович Садомский - Исторические приключения / Менеджмент и кадры / Прочая религиозная литература
- Туринская плащаница - Линн Пикнетт - Религиоведение
- Бегство из пламени огня - Алден Томпсон - Религиоведение
- АУМ-ТАТ-САТ - Геннадий Анатольевич Федоров - Прочая религиозная литература / Эзотерика