Сам Роман Сангушко внезапно изменил свои взгляды и обратился к Анненкову, подчеркивая в письме, что он оскорблен обыском имения. 11 ноября 1864 г. он писал, что все время, пока шло восстание, он оставался «только в своей конторе, в своих заводах и на своих полях в совершенной тишине, стараясь этим доказать верность и верноподданнические намерения мои». Поскольку следствие причинило значительные финансовые убытки, то «я решился всепокорнейше обратиться к Вашему Высокопревосходительству, как справедливому и мудрому начальнику, и подвергнуть себя защите и покровительству Вашего Высокопревосходительства и законов, сколько я на это буду в состоянии заслужить…». 21 ноября 1864 г. Н.Н. Анненков ответил, что в сложившихся обстоятельствах обыск не следовало считать обидой и что он всегда будет рад защищать Сангушко и заботиться о нем.
С назначением Безака надежды Черткова возродились: 22 апреля он вновь выступил против Михальского, которого военный трибунал Заслава признал руководителем бунта в уезде его жены. Та между тем собирала для его оправдания показания крестьян, которых Сангушко пытался подкупить. Весь 1865 год ушел на то, чтобы найти весомых свидетелей обвинения. Наконец это произошло, благодаря чему удалось обвинить еще и другого Романа Сангушко, сына князя Евстахия, дяди первого.
Чертков впал в характерный для инквизиторов транс. 17 января 1866 г. он послал Безаку шесть длинных, исписанных сверху донизу страниц, пропитанных радостью поймавшего добычу кота. Отчет заканчивался словами: «С его связями, при обширности его владений и множестве фабрик, враждебное настроение князя Сангушко против нашего правительства есть сила в здешнем крае, которой пренебрегать нельзя. Случай как настоящий может в другой раз не повториться, а потому тем более упускать бы его не следовало. Я оставляю здесь вопрос о том огромном влиянии на весь Юго-Западный край, какой имел бы переход всего этого состояния в руки русских помещиков; из гнезда для революции, как теперь, оно преобразилось бы в несокрушимый оплот русского начала в здешней местности. По моему глубокому убеждению, правительство имеет неотъемлемое право лишить князя Сангушко и его потомство права владеть имениями на русской территории…»
Позднее, в течение 1866 г., в переписке с Безаком обвинения ширятся, однако, несмотря на неопровержимые доказательства, подтверждавшие связь всех управляющих Сангушко из Славуты, Заслава, Шепетовки и Билогородки, и, в частности, несмотря на раскрытие обстоятельств освобождения одного из 13 православных рабочих в Славуте, свидетельствовавших против своего хозяина (это освобождение привело к забастовке, причем требования о повышении платы были удовлетворены), усложнилось лишь положение Михальского, а дело против Сангушко было прекращено 22 июня 1866 г. Причины понять несложно917.
Те помещики, которые не могли похвастаться принадлежностью к титулованной аристократии, но сумели избежать конфискации, стремились сохранить свои имения, пытаясь в новой ситуации спасти доходы, отдавая в залог леса (часто с правом вырубки на десять лет) купцам, поставлявшим древесину на сахарные заводы и железные дороги. В то же время среди поляков возникли новые формы взаимопомощи. Поскольку до 1869 г. не было банков для поляков, богатые одалживали деньги менее состоятельным под процент, зачастую весьма не альтруистический. Часть имения вопреки запрету передавалась в аренду. Некоторые поместья в обход закона отдавались под залог по полюбовным соглашениям между поляками. К 1867 г. общая сумма долговых обязательств лишь по Волынской губернии составила 50 млн рублей. В крайних случаях, когда продажа была неизбежной, предпочитали, обходя закон, продавать землю не русским, а евреям или армянам. Одним из наиболее выгодных способов избежать налога на наследство было использование предсмертных дарственных, легализуемых с помощью взяток918.
Значительное послабление для польских помещиков наступило после покушения Д.В. Каракозова на царя 4 апреля 1866 г. Петербург с удивлением заметил, что решение польского вопроса не приведет к устранению всех политических проблем, поскольку даже среди русских тлеет искра бунта. Позитивным для поляков стало то, что при очередном закручивании гаек (связанном с назначением Д.А. Толстого в Министерство народного просвещения и расширением полномочий губернаторов) режим направил силы на подъем роли и влияния дворянства. В рескрипте Александра II князю П.П. Гагарину от 13 мая 1866 г. рекомендовалось укрепить уважение к дворянству и частной собственности, чтобы уберечь русский народ от распространения фальшивых доктрин, которые со временем могли бы расшатать фундамент общественного строя. В связи с этим следовало «прекратить повторяющиеся попытки к возбуждению вражды между разными сословиями, и в особенности к возбуждению вражды против дворянства и вообще против землевладельцев»919.
Поскольку все польские помещики были дворянами (чего нельзя было сказать о русских землевладельцах), Валуев воспользовался этим, чтобы смягчить категоричность законов, принятых после 1863 г. В начале 1867 г. Александр II готовился нанести визит Наполеону III в Париже и хотел создать о себе мнение как о добром и цивилизованном императоре. Для завоевания симпатий Западу хватило небольшого жеста. По пути в Париж, как раз вскоре после открытия в Москве 10 мая 1867 г. Славянского конгресса, отмеченного общей ненавистью к полякам, которая подтолкнула поэта Ф.И. Тютчева назвать «опально-мировое племя» иудами славянства, а участников – освистать Польшу при исполнении мазурки во время представления оперы М.И. Глинки «Иван Сусанин»920, царь пошел на символический жест. При пересечении 17 мая 1867 г. границы империи и Царства Польского он подписал «Вержболовскую амнистию» (Вержболово – пограничное местечко, в настоящее время Вирбалис в Литовской Республике), которая провозглашала прекращение преследований за участие в восстании 1863 г. В связи с этим заявлялось об уменьшении со следующего года штрафного (контрибуционного) сбора до 5 %. Однако радость от вызванных декларацией надежд в правобережных губерниях была недолгой921. В Париже на Александра II было совершено покушение; царь остался невредим, выстрелом был убит конь из царской упряжи. Получив телеграмму, Валуев, еще не зная имени террориста, предчувствовал будущее. 25 мая 1867 г. он записал в дневнике: «Какое влияние на будущность, если убийца, который схвачен, но не разузнан, поляк!» И действительно оказалось, что стрелявший Березовский родился на Волыни, а потому не могло быть и речи о прекращении преследований за участие в Январском восстании. Императрица, которая должна была ехать навстречу мужу в Варшаву, не сдерживала гнева, а Зеленой неустанно повторял, что все «поляки одинаково преступны». Сразу же по возвращении Александр II объявил, что не стоит отказываться от закона 10 декабря 1865 г.922
Итак, на протяжении многих лет военные трибуналы устанавливали меру вины прежних повстанцев, конфискуя их земли, хотя этими землями смогла воспользоваться лишь небольшая часть русских помещиков. В 1863 г. было расстреляно пять руководителей восстания в украинских уездах, двое из них были помещиками. Имение В. Падлевского Чернявка через несколько лет после этого стало собственностью генерал-губернатора А.Р. Дрентельна, а Шендеровка Т. Раковского была куплена на аукционе каким-то русским. Незадолго до того, как в марте 1868 г. Министерство внутренних дел возглавил генерал А.Е. Тимашев, Валуев подвел неутешительный итог попыток изжить мелких польских помещиков из их имений: из 16 тыс. имений к российским помещикам в 9 западных губерниях перешло только 450, при этом получаемый с них доход снизился. Столь же медленно шел этот процесс и на северо-западе, где имения русских помещиков вместе с купленными до 1863 г. составляли 1736 из 13 601, т.е. всего 13%923.
Указ от 10 октября 1869 г., вдохновителем которого был Зеленой, запрещал покупку земли католикам, незадолго до этого перешедшим в православие (небольшая часть поляков, принимая православие и декларируя свою принадлежность к русским, воспользовалась указом 1865 г.), но разрешал это только их детям при условии, что те «докажут, что они искренно привязаны к русскому народу». Мелочные поиски последних имений, которые можно было еще конфисковать, продолжались до 1873 г. Большая часть позднейших конфискаций, связанных с восстанием, касалась землевладельцев-эмигрантов, которые были заочно осуждены, в связи с чем отбирались имения у их семей. В 1870 г. в Красилове, недалеко от Староконстантинова, были обнаружены компрометирующие документы Польского временного правительства 1863 г. Следственная комиссия по политическим делам при генерал-губернаторе (тогда им был А.М. Дондуков-Корсаков, сменивший умершего Безака), возглавляемая М.А. Андриевским, начала 16 мая дело против 20 лиц. Почти все приговоры заканчивались одинаковой фразой: «считать вечно изгнанными из государства; в случае же самовольного возвращения в отечество, сослать в каторжную работу (от 5 до 20 лет) или на поселение в Сибирь».
