лучшие годы в маки – в партизанах. Пять самых интересных и продуктивных лет жизни. После войны некоторые пошли в политику, как твои друзья: Алекс Москович, Шабан-Дельмас, Симона Вейль[50] и другие, а некоторые, умея только стрелять из-за угла и орудовать ножами, так и остались на улице. И знаете, на кого пало мое подозрение? На ваших лучших друзей – Рене Паранки́ и Доминика Фабиани́. Они подходили и по возрасту, и по «профессии». Только за прошедшие тридцать лет они выросли, так сказать, в табели о рангах и стали явно руководителями чего-то мафиозного. Я в этом плохо разбираюсь – вам виднее.
Виолетта чуть подалась вперед и ледяным голосом сказала:
– Ты играешь с огнем, Александр. Остановись.
И уже обращаясь к остальным, добавила:
– Мальчики, скажите же ему.
«Мальчики» молчали. Лишь дядя слегка кивнул мне в знак одобрения.
– Уважаемая госпожа Пахомова, я удивлю вас, но я добрался только до середины вашей же загадки. Все самое захватывающее впереди, и, что примечательно, дорогая Виолетта, главная партия во втором акте принадлежит именно вам. А там посмотрим, кто из нас играет с огнем.
Неожиданно Виктор, сидевший до этого довольно тихо, как-то нервно заерзал на диване и вдруг попросил меня продолжать. Виолетта отвернулась к окну. Я же, иногда посматривая на антресоли, продолжал.
– Чтобы понять связь между вами и вашими корсиканским друзьями, пришлось вернуться к моим официальным запросам и к посещениям Национальной библиотеки. Удивительно, но ответы меня совсем не потрясли. Я каким-то образом уже морально был к ним готов. Так вот, боевые и очень почетные ордена в вашем автомобиле были совсем не Виктора, они были вашими, Виолетта. И у ваших корсиканцев полно разных боевых наград. Практически тот же набор, что и у вас. Хотя в библиотеке я нашел, что Рене и Доминик, бывает, проходят по делам ограблений банков, о торговле всякой дурью и так далее. Просто полиция никогда не могла найти никаких доказательств, чтобы арестовать красавцев. Ниточки обрывались задолго до приближения к бывшим партизанам. Но была еще одна очень важная информация. И вот тут был зарыт настоящий сюрприз. В документах о наградах вы значитесь как мадам Пахомофф, но совсем не Виолетта. Как пишется в официальных французских документах, вы – супруга Пахомова, урожденная Дорит Стемлер, эльзасская еврейка, задолго до войны переехавшая в Париж. Вы сами мне об этом когда-то сказали. Похоже, вам тоже пришлось слегка изменить имя, когда началась оккупация. Все логически вставало на свои места, включая придуманный кем-то псевдоним «Виолетта». По-французски это еще и название цвета. Фиалковый, фиолетовый. Это было удобно – выходить на связь, надевая что-то цвета своего имени? Игра псевдонима и сиреневого платка, например. Не подкопаешься. Гениально! Если за вами следят, вы снимаете платок и убираете его в сумку. Если надо перенести встречу в условленное место – на вас две вещи. Шляпка и перчатки. Все это я домыслил сам. Когда к вам в гости приходили ваши любимые Рене и Доминик, они больше разговаривали с вами, чем с Виктором, а вы всегда к ним на встречу надевали что-то фиолетовое. Это последний знак, что все чисто? Я угадал?
Единственный раз, когда вы ничего не надели на встречу с коллегами, это был день, когда я с ними познакомился. Я мучился, вспоминая, как вы были одеты в тот раз. И вспомнил! Вы просто держали фиолетовый платок в руках. Это обозначало «вроде свой, но надо быть осторожным» или «все хорошо, это молодой дурачок, но лучше его проверить»? Так? Похоже на правду?
– Твой племянник далеко пойдет, – обращаясь к дяде, но глядя на меня, пробурчала Виолетта. – А ты совсем не такой милый и добродушный, как кажешься, дорогой Саша.
– Вы тоже, мадам Стемлер. Добродушной со мной вы бывали редко. В вас или у вас сидели какие-то подозрения на мой счет? Эта привычка еще со времен войны – всех подозревать? Или это только по отношению ко мне? Но пора возвращаться к коллекции несчастного Иосифа. Кусками мне все было ясно. А связать все воедино никак не получалось. Помог случай: несколько дней назад я нашел в корзине для старых и прочитанных газет столь не любимую вами France Soir. «Вечернюю Францию». Я правильно перевел на русский? Вы, Виолетта, будучи коммунисткой, читаете свою партийную газету, ваш муж – свою правую. И вдруг такая желтизна… А все очень просто. Три страницы там посвящены страшной бойне в d’impasse des Épinettes.
В моем мозгу сразу все сложилось в целостную картину. Догадаться о том, что произошло, и почему вы так нервничали в начале истории и так успокоились потом, было несложно. Деталей не знаю, но в общих чертах все выглядит следующим образом. Сын консьержки, кстати, а не консьержа, как все были уверены изначально, убийца и садист Франсуа Симон мотал свой срок в заключении, где, как и другие постояльцы тюрем и лагерей, от нечего делать рассказывают про свою жизнь. Он и рассказал соседям по камере, что его мама уверяла его в том, что какой-то негодяй Пахомофф их ограбил. Вы киваете головой, Виктор? Или мне показалось? Когда мадам Симон, чтоб она горела в аду, сдала «грязных жидов» немцам, то, после того как забрали Гольденбергов, мамаша со своим любовником обчистили квартиру ювелира. И… ничего там не нашли. Ни одного бриллианта. Ни одного грамма золотишка. Ничего. Кроме… договора купли-продажи на чужую фамилию, но с известным адресом, с одной стороны, и вами, Виктор, с другой. Вот из-за этого мамаша Симон и ее дебиловатый сынок страдали в нищете всю жизнь, уверяла мать сына. Эти твари искренне считали, что вы их ограбили. Франсуа Симон, не уточняя детали о мамаше, доносе нацистам, ограблении еврейского ювелира, поведал сокамерникам, что он, сын несчастной консьержки, выйдя на свободу, заберет свое, а потом пристрелит месье Пахомофф, как собаку, за то, что его с мамой когда-то подло ограбили. Мамаша к тому времени, как мы знаем из газет, уже подохла. О существовании Виолетты Симон и не подозревал. Кто-то из сидельцев или сопровождал Рене и Доминика когда-то к вам, и ли слышал о вашей дружбе и передал сообщение (у нас в Союзе говорят – «маляву») на волю шефам. На следующий же день вас обоих Доминик и Рене поставили в известность. В камере дурачка Симона разговорили умельцы, и адрес работы его мамаши консьержкой был получен. Зная и банду, и методы Симона, корсиканцы пришли к выводу, что дальнейшие расспросы опасны. По адресу
