дивную коллекцию наивных художников и весьма представительное собрание советских нонконформистов. А еще Дина Верни умудрилась сделать нереальное: восемнадцать скульптур Майоля были ею переданы в дар Франции, но с условием их размещения, может быть, в главном комплексе садов страны – в садах Тюильри. Это между Лувром и улицей Риволи, на которой, кстати, в одном из самых фешенебельных отелей города, отеле Le Meurice, во время оккупации располагался немецкий комендант Парижа и его штаб. В 1995 году наша замечательная Ольга Свиблова сняла о Дине Верни документальный фильм. После установки статуй на столь почетном месте в Париже злые языки задавались вопросом: кого увековечила Верни в садах Тюильри – Аристида Майоля или всем известную «девушку из бронзы»? В ответ на это Дина поставила в Тюильри еще две «свои скульптуры» Майоля. Как и Катя Гранофф, она тоже стала кавалером ордена Почетного легиона. Маленькой девочки с самыми живыми глазами в мире не стало в 2009 году. Ей было восемьдесят девять лет.
У меня на даче висит небольшая картина в широкой раме. Это портрет Kiki de Montparnasse 1918 года кисти Моисея Кислинга. Шедевр живописи недавно выставлялся в Париже, Берлине, Флоренции и в Москве в галерее Егора Альтмана. Картина фигурировала на афише выставки и на обложке каталога. Никому и невдомек, что в полой рамке находится маленькая записка на фиолетовой бумаге: «Подарок Александру Добровинскому от Виолетты-Дорит Пахомовой, урожденной Стемлер, и ее супруга Виктора Пахомова. С очевидного согласия семьи Гольденбергов. Декабрь, 1976 год».
Через семьдесят семь лет после окончания Второй мировой войны фоторабота «Скрипка Энгра» Мана Рея, навсегда запечатлевшая обнаженную натурщицу Кики, была продана на аукционе Christie’s 14 мая 2022 года за двенадцать миллионов четыреста тысяч долларов. На сегодняшний день это самая дорогая фотография в мире.
Тайна письменного стола
Понятно было одно – что-то случилось. Это могла быть нелепость, мелкая или большая неприятность, авария, трагедия – что угодно. Но то, что произошло НЕЧТО, в этом не было никаких сомнений.
Я прокрутил в голове еще раз весь разговор от самого начала до странного конца:
– Саша, дорогой, добрый день. Мне срочно, очень срочно нужна твоя помощь. Я же знала, что такой день реально настанет. Прямо чувствовала. Только ты можешь мне помочь. Я уже позвонила Пилар и попросила ее усадить тебя за мой письменный стол в кабинете. Когда ты приедешь ко мне домой и сядешь в кресло, сразу наберешь меня. Я скажу тебе, что ты должен там найти и привезти сюда в Швейцарию прямо завтра утром. Поезжай, мой мальчик. Ты меня сильно выручишь. Возьми себе первый класс, я, естественного, все оплачу. Я буду ждать твоего звонка часа через два-три.
Отказать в такой просьбе и такой даме невозможно. Нина слишком много значила для меня. И, в конце концов, съездить на фешенебельный курорт на пару дней тоже не так плохо. Курорт, правда, зимний, а сейчас самое начало сентября, но это не так уж и важно. В поезде я как раз спокойно дочитаю книгу, которую начал вчера. «Улица темных лавок». Автор Патрик Модиано[55]. Гонкуровская премия 1978 года. Так себе. Но, может быть, я еще не вчитался. Вся надежда на поезд. Хотя в Швейцарии, насколько я помню, будет куча пересадок, но у меня же почти нет вещей.
Спокойно доделав все свои дела, я неспешно поехал по хорошо известному мне адресу в самое фешенебельное предместье Парижа.
Редко улыбающаяся Пилар открыла мне дверь через два часа тридцать пять минут после нашего телефонного разговора с ее хозяйкой. Все тот же шикарный дом, все та же светлая и уютная огромная квартира на шестом этаже с прекрасным видом и все под тем же надзором бессменной испанской горничной. Она пришла в эту семью еще до войны. Как и многие другие, ее родители – коммунисты бежали от Франко. Нина как-то говорила, что Пилар работает у нее больше сорока лет почти без выходных. Отпуск она берет лишь время от времени. Даже в Москву ездила к родственникам. А, собственно, куда ей ходить на выходные? Семьи нет, но есть комната для прислуги на восьмом этаже, без лифта, живет на всем готовом, еще в банке Société Générale копится жалование. Никаких амбиций старой деве и эмигрантке иметь не положено. Но думаю, что в мечтах Пилар Фернандес видела маленький домик с садом где-нибудь в Андалусии, с шикарным видом, под вечным солнцем любимой и теплой страны. Белый двухэтажный дом, утопающий в зелени. Почему бы и нет? Хотя, кажется, она родом из Кастилии. Впрочем, это не имеет значения.
Геополитические перипетии Европы были всегда интересны иллюстрацией смены национальных предпочтений института горничных во Франции. Вплоть до сороковых годов XX века это были в основном сами француженки. В большинстве своем выходцы из довольно сурового региона под названием Бретань. Жены, дочери, сестры, вдовы рыбаков и других детей моря были в течение веков трудолюбивы и чистоплотны. К тому же скалистая Бретань была бедна и на редкость промозгла девять месяцев в году, это и гнало женщин в большие города на заработки. Надежда на то, что в двадцатых годах в богатых домах столицы Франции бретонок немного сменит русская эмиграция из большевистской России, никаким образом себя не оправдала. Наши дамы прислуживать не могли и не хотели. Причем совсем не хотели. А если по-честному, то и не очень-то и умели. Noblesse oblige. Или по-русски – «благородное происхождение обязывает» ничего не уметь делать руками. А так как благородными себя считали абсолютно все и даже совсем не благородные, то горничных из наших женщин не получилось… Ну и хорошо.
Потом, начиная с сороковых-пятидесятых годов, власть над пылесосами, тряпками и ведрами захватили выходцы из-за Пиренеев. Испания была нищей страной, а жизнь народа унылой. К середине шестидесятых их начали (по тем же самым причинам) вытеснять со всех фронтов соседки по полуострову. Без уборщицы, консьержки и горничной из Португалии не обходился ни один приличный дом. Ни в Париже, ни на Лазурном берегу. А уже в семидесятых – восьмидесятых пришла лавина девушек из Польши. А что же наши? А то же самое, что и в двадцатых. Те, которые работать хотели, но не были хороши внешне, до Парижа не доезжали, а те, которые доезжали, работать горничными не хотели. Говоря тем же французским языком, все «просто как здрасьте» или simple comme bonjour!
Однако возвращаясь к Пилар. Для своей хозяйки она была одновременно и горничной, и сторожем, и, в силу умственных
