Копенгагена «Лизет» была выброшена на скалы и погибла. Царь приказал срубить с кормы судна вырезанный там автограф его руки[114]. В 1709 г. на верфи был заложен первый 54-пушечный корабль «Полтава». Так что крепостные сооружения Адмиралтейства защищали и город, и «деток» – так ласково Петр называл построенные им корабли. С годами в Адмиралтействе развернулось строительство крупных, многопушечных кораблей. К концу жизни Петром была утверждена программа создания фактически нового флота, состоявшего из множества невиданных на Балтике 90–100-пушечных кораблей.
Шведские мечты о реванше
Но до этого в описываемый период было далеко. Дай Бог было справиться с мелкими шведскими судами, которые не давали русским выйти в море из Финского залива! Нужно учесть, что после неудачных для шведов кампаний 1702 г. (потеря Нотебурга и контроля за Ладогой) и 1703 г. (потеря Ниеншанца, Копорья, Ямбурга, укрепление русских по всему течению Невы) шведское командование оживилось, наконец-то поняло всю серьезность своего положения в Восточной Прибалтике. Угроза нависла непосредственно над Нарвой и Иван-городом, отъезжать от стен которых из-за дерзких действий русских вооруженных партий стало небезопасно. Уже в 1703 г. из Ревеля, согласно «Ведомостям», местный корреспондент писал: «И о том печалимся, что Москва уже укоренилась в земле нашей взятьем Ноттебурга, и Канец, Ямы, Капуннер (Копорье. – Е. А.), крепкие городы своими людьми осадили и с сильным войском впредь идти намерены во Ингерманландскую землю и уже готовы стоять»[115]. Думаю, что в сообщении отражаются реальные настроения населения Лифляндии, Эстляндии и Финляндии, оставленного своим королем перед огромной и активной русской армией. Весной 1704 г. русские разъезды были в десяти милях от Дерпта, они сожгли и разграбили окрестные земли так, что «люди зело бегут в земле той и сказывают, что многие огни везде видны, и опасаются, что московские войска нападение учинят в Лифляндию», что и произошло уже ближе к лету[116]. Конечно, на местных жителей производили особо тяжелое впечатление лихие и крайне жестокие набеги башкир, татар и запорожцев, входивших в состав иррегулярных войск. И тогда, и впоследствии жителям тихих городов Европы казалось, что вернулись времена Атиллы и Чингисхана. Пользуясь предоставляемой им свободой «поиска» на территории противника, татары и башкиры нападали на хутора и деревни, разоряли их дотла, а жителей и скот угоняли[117].
Отступление: «Чухна не смирны…»
Не забудем, что Петр и первые петербуржцы были пришлыми, новыми людьми. Было бы неверно думать, что местное население (в том числе и русское) единодушно и радостно приветствовало приход армии Петра I. Сюда, на берега Невы, за ближний пограничный рубеж, из России бежали во множестве помещичьи крестьяне и холопы. Приветствуя завоевание Ниеншанца, А.А. Виниус писал 12 мая 1703 г.: «Веселитеся, российскиа под гнетом железным шведские неволи стонящие людие, яко прииде избавление ваше»[118]. На самом деле все было как раз наоборот. Жизнь беглецов под шведским владычеством не была особенно тяжелой, поэтому приход русской армии не обрадовал их – беглые знали, какие длинные руки у сыщиков, которых нанимали помещики для поиска непослушных холопов и крестьян. Вообще в Ингрии, крае суровом, жили люди своевольные. Шведский генерал-губернатор Ингерманландии Йёран Сперлинг, не раз сталкивавшийся с упрямством местных жителей, которые не хотели платить некоторые налоги и дерзко жаловались на администрацию самому королю, писал: «Народ здесь своенравный как в сельской местности, так и в городах, и он, конечно, требует некоторого наказания»[119]. Не будем также забывать, что военным действиям непременно сопутствовали насилие и грабежи. Русские солдаты грабили «свейские пределы», тем же занимались шведы, вторгаясь через границу на русскую территорию.
В своих челобитных крестьяне нескольких погостов Водской пятины Новгородской земли жалуются, что «неприятельские шведские воинские люди приходили в твою, государь, сторону, в Водскую пятину… церкви Божии и помещиков наших домы и деревни пожгли и разорили без остатку, и хлеба стоячие и молоченые вывезли, и скот всякий выгнали, и крестьян побили и поранили и в полон поимали»[120].
Русское воинство в этом мало отличалось от шведского – в те времена война без грабежей и насилия была невозможна. И хотя Петр требовал, чтобы солдаты щадили население «отчин и дедин» («В Ижорской земле никакого разорения не чинить»), указы царя, как видно из документов того времени, не исполнялись. Отток местного населения из Ниена и его округи начался, как уже сказано, еще осенью 1702 г. Январские 1703 г. «Ведомости» опубликовали сообщение из Ниена от 16 октября 1702 г.: «Мы здесь живем в бедном постановлении, понеже Москва в здешней земле зело недобро поступает и для того (в смысле – поэтому. – Е. А.) многие люди от страху отселе в Выбурк и в финляндскую землю уходят, взяв лучшие пожитки с собою».
План Петербурга. 1705 г.
Те, кто не поступил так благоразумно вовремя, несомненно, вскоре раскаялись в своем легкомыслии и недальновидности. Из дел, отложившихся в шведских архивах, известно, что русские солдаты грабили и убивали жителей, устраивали на них охоту, прочесывая окрестные леса вокруг брошенных ими деревень и мыз. Весной 1702 г. суд в Ниене рассматривал дело Лизы Куукка, задушившей своего младенца. Оказалось, что она вместе с жителями своей деревни Нахкала (на реке Славянка, бежала в лес и спряталась вместе с другой женщиной под верхушкой поваленной сосны. Однако солдаты обнаружили товарку Лизы и убили ее тремя выстрелами. Лизу же с ребенком под сосной они не разглядели. «Лиза спаслась, но была вынуждена сильно прижимать ребенка к груди, чтобы он не плакал и не раскрыл их убежища. Когда опасность миновала, Лиза увидела, что ребенок задохнулся». Так записано в судебном деле. Однако суд снял с женщины обвинение в предумышленном убийстве ребенка из-за форсмажорных обстоятельств [121]. Тех, кого не убили солдаты, ждала тяжелая участь. Известно, что как раз в 1702–1704 гг. в России понизились цены на полоняников – тех военнопленных и мирных жителей прибалтийских городов и мыз, которых приводили из захваченных городов и продавали как рабов русские офицеры и солдаты, а особенно запорожцы, татары и башкиры – воины, наиболее безжалостные и опытные в захвате и перепродаже «полона». Как писал путешественник де Бруин, «14 сентября (1702 г. – Е. А.) привели в Москву около 800 шведских пленных, мужчин, женщин и детей. Сначала продавали многих из них по 3 и 4 гульдена за голову, но спустя несколько дней цена на них возвысилась до 20 и даже до 30 гульденов. При такой дешевизне иностранцы охотно покупали пленных, к
