— Она умерла!
Питу кивнул: он понял.
Катрин была, возможно, жива для других, но для собственного отца ее не существовало.
— Так! — произнес незнакомец. — Если бы я был Диогеном, я погасил бы фонарь: кажется, я нашел человека.
Он встал и протянул Бийо руку со словами:
— Брат, давай пройдемся, пока этот славный малый допьет вино и доест колбасу.
— С удовольствием, — ответил Бийо, — я начинаю понимать, что ты хочешь мне предложить.
Подав руку незнакомцу, он обратился к Питу:
— Подожди меня здесь, я сейчас вернусь.
— Знаете, папаша Бийо, — заметил Питу, — если вас долго не будет, я могу соскучиться! У меня осталось всего полстакана вина, огрызок колбасы да ломтик хлеба.
— Хорошо, мой славный Питу, — промолвил незнакомец, — твой аппетит известен; сейчас тебе принесут то, что поможет тебе скоротать время, пока нас не будет.
И действительно, не успели незнакомец и Бийо исчезнуть за зелеными насаждениями, как на столе Питу появились новый круг колбасы, новый каравай и третья бутылка вина.
Питу ничего не понимал в том, что произошло на его глазах; к его изумлению примешивалось беспокойство.
Однако и изумление и беспокойство, как, впрочем, и любое другое волнение, только разжигали аппетит Питу.
Итак, под действием изумления, а особенно беспокойства Питу испытал непреодолимое желание отдать должное принесенному угощению и набросился на еду с уже знакомым нам рвением. Он был занят ужином, когда Бийо вернулся один, молча подошел к столу и сел напротив Питу. Лицо фермера будто светилось изнутри чувством, похожим на радость.
— Ну, что нового, папаша Бийо? — спросил Питу.
— А то, что завтра ты поедешь домой без меня, Питу.
— А как же вы? — спросил капитан национальной гвардии.
— Я? — переспросил Бийо. — Я остаюсь.
IX
ЛОЖА НА УЛИЦЕ ПЛАТРИЕР
Если наши читатели не возражают, мы перенесемся на неделю вперед после описанных нами событий, чтобы встретиться с некоторыми из наиболее значительных действующих лиц нашей истории, не только сыгравших роль в прошлом, но и тех, кому еще предстоит сыграть роль в будущем. Мы приглашаем читателей последовать вместе с нами к фонтану на улице Платриер, где мы уже встречались с Жильбером в те времена, когда он юношей жил у Руссо и бегал к фонтану, чтобы размочить в воде черствый хлеб. Оказавшись на месте, мы подождем там одного человека — он скоро должен появиться — и последуем за ним. Мы его узна́ем, но не по костюму федерата: ведь после того как сто тысяч депутатов, присланных со всей Франции, разъехались по домам, этот костюм привлекал бы к себе слишком пристальное внимание, а наш герой его избегает, — мы узна́ем его по уже знакомому платью богатого фермера из окрестностей Парижа.
Автору нет нужды сообщать читателю, что это действующее лицо не кто иной, как Бийо; он идет по улице Сент-Оноре, проходит вдоль решетки Пале-Рояля — возвращение герцога Орлеанского после более чем восьмимесячного лондонского изгнания только что вернуло дворцу все его ночное великолепие, — сворачивает налево на улицу Гренель и уверенно направляется по улице Платриер.
Однако, подойдя к фонтану, где мы его ожидаем, он останавливается, колеблется, и не потому, что ему изменяет решимость, — те, кому он известен, отлично знают, что, если отважный фермер собрался бы в преисподнюю, он шагнул бы туда, не дрогнув, — разумеется, он просто не знает точного адреса.
И действительно, нетрудно заметить, особенно нам, пристально следящим за его шагами, что он разглядывает каждую дверь, как человек, который не хочет допустить оплошности.
Тем не менее, несмотря на этот внимательный осмотр, он прошел уже почти две трети улицы, но так пока и не нашел то, что ищет. Но вот на его пути встретился затор: граждане останавливаются перед группой уличных музыкантов, в центре которой находится человек, распевающий песни на злобу дня; большое любопытство, которое эти песенки вызывают у слушателей, объясняется тем, что один-два куплета представляют собой эпиграммы на известных людей.
Есть среди них одна под названием «Манеж», заставляющая толпу взреветь от радости. Так как Национальное собрание занимает помещение бывшего манежа, то не только различные группировки Собрания приняли названия конских мастей — вороные и белые, рыжие и гнедые, — но и отдельные личности стали именоваться лошадиными кличками: Мирабо зовется Резвым, граф де Клермон-Тоннер — Пугливым, аббата Мори зовут Норовистым, Туре — Громовым, Байи — Счастливчиком.
Бийо приостанавливается и прислушивается к этим скорее вольным, нежели остроумным выпадам. Потом он проскальзывает направо к стене и исчезает в толпе.
По-видимому, в толпе он нашел то, что искал, поскольку, проскользнув с одной стороны, он так и не появляется с другой.
Последуем же за Бийо и посмотрим, что скрывает толпа.
Над низкой дверью — три буквы, написанные красным мелом, символизирующие собою собрание на этот вечер; вне всякого сомнения, они будут стерты на следующее утро.
Этими буквами были L. P. D.
Дверь эта похожа на вход в подвал. Посетители спускаются по ступеням и идут по темному коридору.
Это второе обстоятельство подтверждало, по-видимому, первое: внимательно рассмотрев три буквы, Бийо не до конца уверился в том, что избрал верный путь (мы помним, что он не умел читать). И только после того как фермер, спускаясь по лестнице, насчитал восемь ступеней, он решительно двинулся вперед по коридору.
В конце коридора мерцал слабый свет. Какой-то человек читал или делал вид, что читает газету при свете лампы.
Заслышав шаги Бийо, человек встал и, прижав палец к груди, замер.
Бийо согнул палец и приложил его к губам.
Вероятно, это был условный знак, которого ожидал таинственный привратник; он толкнул справа от себя невидимую дверь, и взгляду Бийо открылась крутая узкая лестница, уходившая в подземелье.
Бийо шагнул вперед; дверь за ним сейчас же бесшумно затворилась.
На этот раз Бийо насчитал семнадцать ступеней и, остановившись на последней из них, фермер, несмотря на обет молчания, который он, казалось, на себя наложил, сказал себе вполголоса:
— Вот я и пришел!
В нескольких шагах от него перед дверью покачивался гобелен. Бийо подошел ближе, приподнял гобелен и оказался в большом круглом зале, где уже собралось около пятидесяти человек.
Наши читатели уже спускались в этот подземный зал: лет пятнадцать-шестнадцать тому назад там побывал Руссо.
Как и во времена Руссо, стены были завешаны красными и белыми холстами, на которых были изображены циркуль, наугольник и уровень.
