Бийо повторил, казалось, даже увереннее самого председателя всю клятву слово в слово.
— Хорошо, — сказал председатель. — С этого момента ты освобождаешься от мнимой клятвы, принесенной родине и законности; поклянись же открыть высшему члену ордена, которому обещаешь повиноваться, то, что ты видел или совершал, читал или слышал, о чем узнал или догадался, а также выведывать или искать то, что, может быть, не сразу откроется твоему взору.
— Клянусь! — повторил Бийо.
— Поклянись, — продолжал председатель, — отдавать должное яду, мечу и огню — это средства быстродействующие, надежные и необходимые, чтобы стереть с лица земли тех, кто стремится обесценить истину или вырвать ее у нас из рук.
— Клянусь! — повторил Бийо.
— Поклянись избегать Неаполя, избегать Рима, избегать Испании, избегать всякой проклятой Богом земли. Поклянись избегать искушения открыть кому бы то ни было то, что сможешь увидеть или услышать на наших собраниях, ибо не успеет гром грянуть, как невидимый и неминуемый меч поразит тебя, где бы ты ни находился.
— Клянусь! — повторил Бийо.
— А теперь, — воскликнул председатель, — живи во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
Скрытый в тени брат отворил дверь в крипту, где прогуливались в ожидании конца церемонии приема новых членов низшие члены ордена. Председатель подал Бийо знак, тот поклонился и отправился к тем, с кем его только что соединила страшная клятва.
— Второй! — громко позвал председатель, когда за новым посвященным захлопнулась дверь.
Гобелен, скрывавший дверь в коридор, медленно приподнялся, и перед присутствовавшими предстал одетый в черное молодой человек.
Опустив гобелен за собой, он замер на пороге, ожидая дальнейших приказаний.
— Подойди! — приказал председатель.
Молодой человек приблизился.
Как мы уже сказали, ему было не больше лет двадцати — двадцати двух. Нежность и белизна кожи делали его похожим на женщину. Огромный тугой галстук, который в ту эпоху носил он один, подчеркивал его необычайную бледность, не столько свидетельствовавшую о чистоте крови, сколько наводившую на мысль о каком-нибудь тайном и скрываемом недуге. Несмотря на его высокий рост и подвязанный под самым подбородком галстук, шея его казалась сравнительно короткой; у него был низкий лоб, а вся верхняя часть лица была словно приплюснута, потому спереди волосы хотя и были обыкновенной длины, почти скрывали глаза, а сзади доходили до плеч. Кроме того, в его манере держаться чувствовалась какая-то напряженность автомата, из-за чего этот молодой, стоящий на самом пороге жизни человек казался выходцем с того света, посланцем могилы.
Прежде чем начать задавать вопросы, председатель некоторое время пристально в него вглядывался.
Однако его удивленный и вместе с тем любопытный взгляд не смутил молодого человека.
Он терпеливо ждал.
— Твое имя среди непосвященных?
— Антуан Сен-Жюст.
— Твое имя среди избранных?
— Смирение.
— Где ты увидел свет?
— В ланской ложе Человеколюбивых.
— Сколько тебе лет?
— Пять.
Новый кандидат подал условный знак, указывавший, что он является подмастерьем масонского братства.
— Почему ты хочешь подняться еще на одну ступень и быть принятым нами?
— Человеку свойственно стремление к вершинам: наверху воздух чище, а свет — ярче.
— Есть ли у тебя кумир?
— Женевский философ, естественный человек, бессмертный Руссо.
— Есть ли у тебя поручители?
— Да.
— Сколько их?
— Двое.
— Кто они?
— Робеспьер-старший и Робеспьер-младший.
— С каким чувством ты вступаешь на избранный тобою путь?
— С верой.
— Куда этот путь должен привести Францию и весь мир?
— Францию — к свободе, а мир — к освобождению.
— Что ты готов отдать ради того, чтобы Франция и весь мир достигли этой цели?
— Жизнь! Это единственное, чем я владею, потому что свое состояние я уже отдал.
— Итак, ты готов идти сам по пути свободы и увлекать за собой по мере своих сил и возможностей окружающих тебя людей?
— Я пойду по этому пути сам и буду стараться увлечь за собой других.
— Итак, по мере своих сил и возможностей ты уничтожишь любое препятствие на своем пути?
— Уничтожу.
— Свободен ли ты от всех прошлых обязательств, а если данное тобою ранее обязательство противоречит теперешним обещаниям, готов ли ты его нарушить?
— Я свободен от обязательств.
Председатель переглянулся с шестью верховными членами в масках.
— Братья! Вы все слышали? — спросил он.
— Да! — в один голос ответили верховные члены ордена.
— Он сказал правду?
— Да, — снова ответили те.
— Согласны ли вы, что он достоин быть принятым?
— Да, — подтвердили они.
— Готовы ли вы принести клятву? — спросил председатель у кандидата.
— Готов, — сказал Сен-Жюст.
Председатель слово в слово повторил в три приема ту же клятву, что он продиктовал Бийо, и после каждой остановки председателя Сен-Жюст твердым, пронзительным голосом отвечал:
— Клянусь!
После того как клятва была принесена, невидимый брат отворил ту же дверь, и Сен-Жюст все такой же напряженной походкой автомата удалился из зала, не испытав, по-видимому, ни сомнения, ни сожаления.
Председатель обождал, пока затворилась дверь в крипту, и громко провозгласил:
— Третий!
Опять приподнялся гобелен, и третий кандидат появился на пороге.
Как мы уже сказали, это был господин лет сорока — сорока двух, с румянцем во всю щеку, прыщеватый, проникнутый, несмотря на эти несколько вульгарные признаки, аристократизмом с оттенком англомании, с первого взгляда бросавшейся в глаза.
Его платье, хотя и элегантное, было строгого покроя, входившего во Франции в моду, что объяснялось развитием наших отношений с Америкой.
Его походку нельзя было назвать нетвердой, но она не имела ничего общего ни с уверенной поступью Бийо, ни с напряженными движениями Сен-Жюста.
В нем чувствовалась нерешительность, свойственная его натуре.
— Подойди! — приказал председатель.
Кандидат повиновался.
— Твое имя среди непосвященных?
— Луи Филипп Жозеф, герцог Орлеанский.
— Твое имя среди избранных?
— Равенство.
— Где ты увидел свет?
— В парижской ложе Свободных Людей.
— Сколько тебе лет?
— У меня больше нет возраста.
Герцог подал условный знак, указывавший на то, что он был облечен саном розенкрейцера.
