но почему-то все легко, и ему самого себя не жалко совсем, а даже наоборот. Только Николь нет нигде. Ни Николь, ни Кати. А потом он воскрес как будто, или и не умирал, а ее все равно нет и нет. И все очень светло и приятно, ему хочется, чтобы Николь тоже это все увидела, а ее нет. Он проснулся, толстая пожилая санитарка будила к обеду, а он лежал и думал, что все это могло значить. Откуда вся эта светлая и приятная красота? И почему нет Николь...
— Тебе, сынок, пока бульон. И чай! — санитарка поставила тарелку на его тумбочку.
Запахло супом, едой, и Белову снова стало тошно от вранья. Он, хмуро стиснув челюсти, смотрел на свой бульон. Он, Белов Александр Александрович, всю жизнь воспитывавший в себе мужской характер, лежал и как последний трус изображал из себя больного! Он чуть не вскочил от возмущения. Рука тряслась скинуть эту тарелку на пол. Зубы скрипели на всю палату.
На следующий день пришел секретарь ермаковской партячейки. Интересовался, как здоровье Белова, на субботу было назначено заседание бюро райкома. Белов смотрел на него и понимал, что никакой он не секретарь партийного комитета, не коммунист он вообще, задача этого несчастного — доставить Белова в Игарку с последними пароходами. Гидросамолеты уже не летали.
Сан Саныч больше, чем за себя, боялся за Николь, и как только ему разрешили ходить, стал ночевать дома. Николь умоляла не делать так, это могло все открыть, но он не слушался. Нервы были на пределе, он не спал, казалось, что вот сейчас войдут за Николь и Катей.
Через неделю его вызвали на телефонный разговор с Макаровым. Белов обрадовался и испугался — все было обставлено слишком официально, за ним пришли двое — один из управления, другой из милиции. Пока шли в Управление, ни о чем не разговаривали, как будто знали уже что-то, чего Белов не знает.
Макаров тоже был сух. Обычно он называл его «капитан» или «сынок», но теперь Белов был Александром Александровичем или просто «товарищ капитан». Связь с Красноярском была не прямая, провода были проложены вдоль будущей трассы до Салехарда и дальше чуть ли не через Москву, а оттуда в Красноярск. Голос приходил с длинными задержками.
— Александр Александрович, приказываю вам вернуться на буксир и принять командование.
Белов давно готовился к этому разговору. Он твердо решил стоять на своем:
— Здравия желаю, Иван Михалыч, я прошу уволить меня по семейным обстоятельствам. Когда все уладится, готов вернуться, если возьмете... — Белов пытался говорить, как они говорили обычно, но чувствовал, что Макаров чего-то опасается.
— Вы представлены к государственной награде, Родина высоко оценила ваши заслуги в прошедшей навигации, вместо этого вы пишете заявление. Как это объяснить?! И в какое положение вы ставите руководство пароходства перед министерством? Перед правительством, чью высокую награду вы получаете?
— Иван Михайлович, я хочу честно жениться, у меня ребенок! В Ермаково могу работать на любой должности: диспетчером, подменным капитаном... кем скажете! Я просил об этом Скворцова...
— Вы самовольно покинули буксир, за это вы понесете ответственность, я уже издал приказ по пароходству: строгий выговор с занесением в личное дело. В военное время за такие поступки расстреливали, товарищ Белов, вы это не хуже меня знаете. Я пытаюсь вам помочь! Предостеречь вас! Вам не надо ехать в Игарку... — на том конце трубки возникла пауза, потом Макаров продолжил. — Вам, мне сказали, сделали операцию, надеюсь, все в порядке. И надеюсь на ваше благоразумие. Я на днях приму еще какие-то решения, может, это вам поможет...
— Николай Михалыч, — взмолился Сан Саныч, — я вам за все благодарен! Я люблю мою работу и мой буксир, я жить без них не смогу, но сейчас я не могу! Тут моя жена... не жена, но... мы давно, уже два года любим друг друга!
— Ну-ну, держись, сынок, ты должен принять правильное решение, Мецайк за тебя приходил просить... — Макаров сказал это вполголоса, но вдруг снова заговорил громко и сухо: — Я надеюсь на ваше благоразумие. На ваш профессиональный долг! Желаю удачи!
Разговор закончился. Сан Саныч стоял с трубкой в руках и смотрел в окно. К пристани подводили длинную баржу, на палубе которой высились ящики с четкими иностранными надписями. Заключенные снимали крепеж. Мелкий холодный дождичек сыпал, временами превращаясь в липкие серенькие снежинки. Белов так рассчитывал на этот разговор, на помощь Макарова, больше ему и не на кого было рассчитывать, и теперь стоял, ничего не понимая... Мецайк за него ходил... там что-то делается. Про орден сказал... значит, Макаров все-таки добился награды? И еще сказал, что не надо ехать в Игарку...
Сан Саныч забыл о своей операции, дернулся резко повесить трубку и скорчился от боли — у него за эти дни дважды расходился шов. Замначальника Управления, присутствовавший при разговоре, поморщился сочувственно.
На следующий день его неожиданно вызвали в Красноярск, и Сан Саныч, после ночи раздумий, решил ехать. В Туруханск шел попутный катер. Николь тоже не спала, слушала его соображения, согласно кивала и прижималась к нему. Подгладила парадную форму, собрала еды в дорогу. Перекрестила православным крестом, потом еще раз, крестом наоборот. Католическим.
— Ну ладно, — шутливо нахмурился Сан Саныч. — Береги Катьку, и каждый день телеграммы чтобы давала! Каждый день! Я, как освобожусь, сразу обратно.
Она проводила его до пристани. По реке вовсю шла шуга, Николь тревожно смотрела на Енисей и была права, катер еле дотянул до Туруханска — на плесах уже вставал лед.
На другой день к вечеру он был в Красноярске, а утром в кабинете у Макарова.
— Здравия желаю, Иван Михалыч!
— Здорово! — Макаров крепко пожал его руку, посмотрел выразительно и приложил указательный палец к губам. — Я рад, что ты забрал свое заявление! — Он опять выразительно посмотрел. — Садись, серьезный разговор есть!
Они сели за большой стол.
— В Москве очень оценили твои эксперименты по методу толкания. Проверили на практике. В масштабах государства — колоссальный экономический эффект. Метод вводят в других пароходствах и теперь собирают совещание. Министерство потребовало отправить тебя к ним в командировку, подготовь чертежи, расчеты, будешь докладывать. Завтра и вылетай, документы на твое награждение вот-вот должны быть подписаны, так что можешь дважды орденоносцем вернуться. Вопросы есть?
Макаров был привычно собран, но непривычно сух и напряжен, и по этому напряжению Белов понял, что его
