вопрос никак еще не решен. Они вышли в приемную, где ожидало несколько человек. Все поднялись.
— Здравствуйте! — Макаров каждому подал руку. — Одну минуту... Ольга Семеновна, — обратился к секретарше — Макаров бросал курить, — дайте, пожалуйста, одну папиросу.
Они вышли в коридор к большому окну. Макаров закурил и заговорил негромко голосом прежнего Ивана Михайловича:
— Пока удалось отбить тебя, сынок, у них на тебя зуб серьезный... а может, и на меня, — он затянулся с удовольствием. — Уезжай скорее, поработай в министерстве, там у меня товарищ — замминистра, он поможет. — Он заговорил совсем тихо: — Дела на тебя пока нет, так что езжай спокойно.
Белов с удивлением поднял глаза.
— Из надежных источников информация... — Макаров затянулся и погасил папиросу в пепельницу. — Чем дольше в Москве просидишь, тем лучше, поезжай с Богом! На меня без нужды не выходи, телефон слушают, я сам все буду знать... — он думал о чем-то, поглядывая на Белова, подошел совсем близко: — Летом был отстранен и арестован Абакумов[135], в августе министром назначен Игнатьев. Сейчас идет массовая чистка, берут руководящих работников МГБ, арестованы три заместителя Абакумова... вскрыты очень серьезные нарушения. Может, доберутся и до наших... Поэтому лучше подождать! — Иван Михалыч подал руку и направился в приемную.
Белов получил в бухгалтерии командировочные, пошел на почту и половину денег отправил Николь. Дал телеграмму:
«Лечу Москву командировку. Все хорошо. Возможна награда. Целую вас! Саша».
Хотел было сесть в ресторан, но передумал и, хоть было поздно, поехал к матери на кладбище. В сумерках добрался, едва нашел могилу. Она была прибрана. Совсем простенькая оградка с небольшим кустом рябины в углу, металлическая тумба памятника с фотографией. Кто-то из родственников... мамина сестра тетя Нина, наверное, ходит.
Сан Саныч задумался о матери, было у него когда-то какое-то детство, голодное, как и у всех, но он вспоминал о нем хорошо. Отец их бросил, и вместо него был дед. Потом началась война, речной техникум, с тринадцати лет на судах. С тех пор он от матери и отстал, не виделись толком — зимой учился на военном положении — их не отпускали в увольнительные, летом на реке. Посылал деньги, открытки к праздникам, продуктами иногда помогал, рыбу привозил, а она работала в своем колхозе. К сорок седьмому все разъехались, и она осталась одна. С фотографии на Белова смотрели спокойные мудрые глаза... Вспомнились ее руки, большие мужские руки, гладящие его голову, она вообще была крупная женщина. Не терпела вранья, вспоминал Сан Саныч, в их доме никогда не было лжи.
Красноярский аэропорт был забит народом, билетов не было никуда. Как цыгане, семьями и компаниями разлеглись люди на лавках и деревянном полу, играли в карты, пеленали и подмывали детей, закусывали, стояли в очередях. Курили под козырьком у входа, поглядывая на дождливое, обложное небо и обсуждая, когда там, наверху, сжалятся и дадут погоду. Аэропорт гудел негромким разговором, многие спали. Иногда какой-то из «таборов» начинал лихорадочно упихивать вещи по сумкам и чемоданам, бежали в сторону взлетно-посадочной полосы. Белов зашел с запиской к начальнику аэропорта — у пароходства была бронь. Через несколько часов он уже летел, разглядывая в иллюминатор облака. Самолет был самый современный, «Ил-12», он в таком еще не летал. Удобные кресла, внутри тепло и почти не слышно звука двигателей. Красиво одетые стюардессы обслуживали, как в ресторане, разносили еду, чай и кофе — на выбор, свежие газеты.
В Москве лил такой же, как и в Красноярске, противный, серый и мелкий осенний дождь. Белов встал в очередь на такси. Он не раз бывал в командировках и в столице, и в Ленинграде, и всегда любил это дело. У него и теперь была хорошая гостиница в самом центре, достаточно денег, можно было ни в чем себе не отказывать, погулять, купить новый костюм, что-нибудь нарядное Николь и Кате... Сан Саныч вспомнил про них, и настроение поползло вниз. Таксист что-то рассказывал, дождик лил по стеклам, дворники скребли. За стеклами была красивая, многоэтажная и просторная Москва. Готовилась к тридцать четвертой годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции — флаги вешали, огромные портреты вождей. Москва ему всегда нравилась. Но не теперь. Опять, как и в ермаковской больнице с фальшивым аппендицитом внизу живота, он прятался от своей судьбы. Прямо ненавидел себя и отворачивался от наряжающейся столицы. Сигарету у таксиста стрельнул.
52
Ася боялась оставлять детей одних, и они втроем целый день простояли на верхней палубе. Сначала Енисей шел узким и стремительным лесистым коридором, после Казачинского порога стало шире, пестрые осенние увалы расступились, открывая остывающие таежные просторы. Они смотрели и смотрели на завораживающую красоту сибирской тайги, на мощь реки, колеса «Марии Ульяновой» ритмично шлепали по зеленоватой глади.
Народ на палубе в основном спал под бушлатами и тулупами, но была и веселая компания с гармошкой. Молодой короткостриженый парень играл негромко, но без устали, останавливался только выпить и зажевать хлебом да прикурить махорочки. И снова играл, попыхивая вонючим синим дымом и склонив голову набок, нежно прислушиваясь к гармошке. Пепел сыпался на сапоги. Гармошка была саратовская, с колокольцами. У гармониста было хорошее лицо. Он и играл как будто для себя, щурился куда-то вверх на чистое небо. Сева сходил послушать, вернулся.
— Он славно играет, — Сева прижался к матери. — Мелодии очень грустные, а колокольцы беззаботные...
— Да, — кивнула Ася, прислушиваясь.
— А Баха на гармошке можно играть?
— Можно, есть переложения.
— А клавирные концерты? — Сева глядел на гармониста и о чем-то думал. Поднял умные глаза на мать. — Все-таки с колокольчиками слишком грустно получается...
Сева был очень одарен музыкально и хотел заниматься, но инструмента не было и он, все понимая, никогда ничего не просил. Вот и сейчас, обсуждая гармошку, он очень хотел бы попробовать на ней. Ася с надеждой думала о Ермаково, если бы удалось устроиться преподавателем музыки, Севу можно было бы начать серьезно учить. Она покосилась на него с этими мыслями, но Сева все наблюдал за гармонистом, тот как раз подбирал что-то, склонив ухо к самым мехам, но вот заиграл уверенно и свободно.
— Мам, а почему так много дров? — Коля разглядывал огромные поленницы на берегу. — Это же дрова?
— Я не знаю... Может быть, продают?
— Так для пароходов! — повернулся стоявший рядом
