вопрос, на который не было ответа. Ну, то есть, абсолютно никакого. Проклятый извращенец! Натурал долбанный! Держит свою личную жизнь в секрете с этим бесконечным «ну, ты понимаешь». Его пытают интервью, создают фан-клубы, а он соскакивает с объяснений, словно рыба с крючка, и то, что он переспал с Энди — это его, Роя, эксклюзивное знание. Опять ревность копошится. Проснулась и потягивается, растопыривая пальцы на ногах…
— Не надо, Рой, — шепчет Энди, а сам улыбается, словно говорит что-то смешное. — Не смотри на него так. Он натурал, запомни это, и он весьма хорош, но есть лишь одно «но», которое недосягаемо даже для него. Видимо, пришло время опять познакомить тебя с этим. Тебе придется как-то это принять и переварить, — и тут Энди стал трагически-серьезен и посмотрел на Маккену так, словно готовился зачитать ему приговор.
Вот и наступило то, к чему Рой готовился всю жизнь. Тут хоть ревнуй, хоть удавись. Всему виной эти бесконечные гастроли. Где он там? С кем? Уже лет пять, как Рой перестал…
Рой перестал. Почти абсолютно. «Почти» угнетало его, зато «абсолютно» приводило в дикий восторг, когда он об этом вспоминал. Конечно же, это «почти абсолютно» касалось именно тех гастролей, на которые Энди летал туда-обратно. Рой относился к ним как-то по-особому ревностно. Он пытался контролировать парня, потому что в такие моменты Энди еще не успевал перестать быть его, и Маккена не позволил бы никому оспорить это право. Эти гастроли — почти то же самое, что минутное развлечение в темных коридорах Терра Инкогнита. Рой мог спокойно наблюдать за мальчишкой, занимаясь в тот же момент в трех метрах от него, в принципе, тем же самым, потому что это считалось для них лишь физическими разрядками, не несущими в себе ничего, кроме физиологического спазма. Другое дело — длительные гастроли. Об этом Маккена вообще старался не думать. Конечно же, как всегда в такие моменты, на него обрушивались кучи серебристых лисиц, и ему приходилось беспрестанно бороться с ними до тех пор, пока не возвращался Энди. Тот, как всегда, хотел кофе, замучившись в самолете, но Рой слизывал все это, тут же внедряясь в самую сердцевину, а после успокаивался, обнаруживая там свое единоличное господство. Все, что происходило за пределами контроля Маккены, тут же улетучивалось, потому что Энди возвращался именно к нему. Он вновь спал, прижавшись к Рою спиной, и Маккена понимал, что все остальное просто неважно.
Маккена вышел из душа и взглянул на часы. Интересная, все-таки, штука — циферблат. Вроде бы ходят стрелки по кругу и все. Ан, нет. Не все. Это навигатор удаленного доступа с заложенными в него математически-логическими выкладками. Этот кружок с рисками и двумя разношерстными палками гораздо более сложный механизм, чем кажется на первый взгляд. Можно вычислять тангенсы и котангенсы, брать интегралы и извлекать корни, но это все не то. Смысл лишь в величине угла между стрелками и направлении в пространстве биссектрисы. Если самолет Энди вылетел откуда-то и приземлится там-то через столько-то, то именно эта биссектриса в данный момент показывает, где он. Пусть прошло столько-то времени, по этим двум палкам на циферблате и мнимому лучу из точки их пересечения можно почти точно определить местоположение самолета. Вот и сейчас Рой точно знает, что самолет Энди заходит на посадку, следовательно, через час парень будет дома. У Роя есть время прийти в себя, завесив свой эмоциональный фон безэмоциональными ширмами. Каждый раз парень обещает, что полетит назад первым же рейсом, но никогда… никогда не делает этого, потому что всегда летит вторым. Все же, это очень хорошо, потому что Маккена обзавелся тайной, и она состоит в том, что он не пропустил почти ни одного выступления Энди. Он истекает восхищением и любовью в зале, а после спешит в аэропорт, чтобы сонно и расслабленно встретить парня дома.
Итак. Маккена вышел из душа и взглянул на часы. Сорок минут достаточно, чтобы выпить кофе и раз пятнадцать спуститься и подняться в студию, просто не зная, к чему себя приделать. А еще надо куда-то засунуть шок от выступления, а достаточного места нет, и он никуда не помещается. То, что делал на сцене Энди, столь потрясающе, что Рой не может уместить в себе восторг. Есть в балете такой танец — умирающий лебедь. Кто написал музыку, Маккена не знает. Знает только, что видел по телевизору какую-то русскую балерину. Имя ее он тоже не запомнил, но само выступление… Рой был поражен. Энди делал почти то же самое. За десять минут он показал трагедию смерти, и Роя засосал шок. Движения отпечатались на внутренней кинопленке, и Энди сейчас продолжал двигаться внутри него.
Сквозь темноту на сцене пробивается музыка. Она звучит обреченно и одиноко. Шепот проливается сквозь зал, когда на сцене появляются светящиеся голубые бабочки. Невидимые актеры, скрытые темнотой, движением кистей рук заставляют зрителя верить, что насекомые живые. Гибкие, светящиеся люминисцентом, движения пальцев заставляют бабочек летать в этой кромешной тьме. Потом появляется фигура, облачная в обтягивающее трико. Энди. Рой узнал бы его из тысяч фигур. Нет ни глаз, ни рта, ни волос, лишь литой светящийся силуэт, и танец, льющийся трагедией сквозь тьму. Шест. Последние попытки оторваться, чтобы взлететь. Тело парня, жесты рассказывают печальную историю смерти, и он безупречен в своем повествовании. Последний взмах рукой, скольжение вниз, и бабочки… они еще порхают над неподвижным силуэтом. Порхают и опускаются, складывая крылья…
Рой ехал в аэропорт и думал. Нет, он не думал, потому что это были бы слишком примитивные действия мозга, он вновь и вновь мысленно просматривал танец, и внутри распухали чувства. Причем, все сразу. Они вдавливались одно в другое, превращаясь в бурлящий коктейль. Как может Энди так танцевать? Где в нем умещается талант видеть так? Как может он заставить тело превратиться в бесконечную пластику? Как может человек, с которым он разговаривает, ест, спит, может перевоплощаться, уносясь в недосягаемые миры? Он вернется, откроет дверь и будет хотеть кофе, будет жаловаться, что вспотел в самолете, и ему нужен душ, а после будет отдаваться или брать, спрятав куда-то свою иную недосягаемую суть. Он всегда так делает, и Рой молчит, потому что…
— Привет! — Энди открывает дверь, протискивается в окружении клубящегося энергетического облака, швыряет на пол рюкзак и, снимая кроссовки… — Хочу кофе так, что готов продать все и продаться сам! Еще хочу в душ, потому что протух в самолете, но перед этим хочу…
Никто не делает френч так, как он, потому что ни один человек на свете не любит целоваться больше, чем он. И уже кофе — не кофе, и душ подождет…
— Как твое выступление? — спрашивает Рой, едва не подавившись отделившейся слюной.
— Нормально, — обычно отвечает Энди, жадно откусывая бутерброд. — Чертовски вкусно. Рой, тебе нет равных.
Конечно же! Где уж тут быть равным? Это ж тончайшее искусство — отрезать кусок хлеба, намазать масло и взгромоздить поверх пласт сыра из упаковки. Причем, и это условие, без благородной голубой плесени.
— Так ты ничего не сказал про выступление.
— Завалил весь танец. Что-то не танцевалось сегодня. Всю дорогу думал о тебе, словно ты был рядом…
Словно я был рядом. Был, Энди! Был! И ты даже не представляешь, насколько это «рядом» было действительно рядом. Я занимался воровством, но не могу объяснить, что и у кого крал, но оно было упоительным. Чистый адреналин в космических дозах.
— Ты ж улетел менее суток назад. Почему не вернулся тогда первым же рейсом?
— Я не летаю первым рейсом, ты же знаешь…
Маккена сделал удивленые глаза. Насколько у него получилось, неизвестно, но он приложил к этому максимум своих актерских способностей.
— С чего я должен это знать?
— Потому что спросил.
— Ничего я не спрашивал, это просто случайно…
— Мне приходится терпеливо ждать, чтобы ты мог улизнуть незамеченным.
— Э… а…
Рой застрял между вдохом и выдохом. Он забыл, чем только что занимался, поэтому и завис до выяснения. Весь словарный запас сузился до двух звуков, которые не могли разобраться между собой в каком порядке следовать. Какой-то сгусток образовался на затылке, осыпался мурашками сквозь кости и перевернул мозг. Думать в таком положении было невозможно, и Рой почувствовал себя полным идиотом. Нарастала возня по регенерации клеток. Они, словно кусочки паззла, слепо тыкались друг в друга, пытаясь судорожно выстроиться хоть в какой-то логически обустроенный кусок. Наконец, мозг выдавил глобальный вопрос: «В смысле»?
— В смысле?
— Для меня слишком важно возвращаться домой, зная,
