о недостачах, о спрятанных продуктах, о подмене качественного зерна на гнилое. Доказательная база была собрана.
Я вышел из кладовой, держа в руках дощечку. Прохор, который все это время ждал снаружи, дернулся было ко мне, но, наткнувшись на взгляд Борислава, замер на месте. Кухня погрузилась в звенящую, напряженную тишину. Все ждали, что будет дальше.
Я не стал обращаться к Прохору и не стал обращаться к испуганным поварятам. Я повернулся к единственному человеку, который представлял здесь настоящую власть.
— Борислав, передай господину управляющему и княжичу Ярославу, что первая часть инспекции завершена, но есть еще один, более важный вопрос, который требует их личного присутствия и решения.
Борислав молча кивнул и, развернувшись, вышел. Прохор проводил его взглядом, и я увидел, как по его багровому лицу пробегает первая тень настоящего, животного страха. Если до этого он не мог поверить в происходящее, то теперь убедился окончательно.
Мы ждали. Минуты тянулись, как часы. Поварята забились по углам, боясь пошевелиться. Прохор тяжело дышал, его взгляд метался от меня к двери и обратно. Его загнали в угол, и загнанный зверь всегда опасен. Внезапно он перестал метаться. Он медленно повернулся ко мне. В его маленьких глазках больше не было гнева. Только отчаяние и жалкая, заискивающая мольба.
— Веверь… — прохрипел он, делая шаг ко мне. — Что ж ты делаешь, а? Ты же меня под топор подводишь… Сгноят ведь в яме…
Он попытался изобразить жалость, апеллировать к какому-то общему прошлому, которого у нас никогда не было.
— Послушай, мальчик… я погорячился. Был неправ. Давай… давай договоримся? Я отдам тебе все, что спрятал. Все серебро. Хочешь, я тебе девку лучшую из деревни куплю? Только скажи управляющему, что ошибся. Что все на месте. А? Мы же свои люди, кухонные…
Я смотрел на него. На эту огромную, дрожащую тушу, которая еще вчера избивала детей и упивалась своей властью и я не чувствовал ни капли жалости. Только брезгливое презрение.
— Поздно, Прохор, — сказал я жестко. — Я ничего не забыл.
На его лице отразилась такая смесь эмоций, что не передать словами. Он понял, что пощады не будет и в этот момент его животный инстинкт самосохранения взял верх над всем остальным. Одним резким, на удивление быстрым для его туши движением, он развернулся и бросился не к главному выходу, а к двери, которая вела на задний двор.
Он сдернул засов, отворил дверь, выскочил на улицу.
Но из тени у самой двери шагнула фигура. Один из стражников личной гвардии управляющего, которого я даже не заметил. Он просто выставил вперед древко копья. Прохор, не успев затормозить, на полной скорости налетел на него грудью. Раздался глухой удар и хрип. Прохор отлетел назад и рухнул на пол, хватая ртом воздух.
Стражник молча вернул копье в исходное положение и встал у двери, преграждая путь. Я обменялся с ним взглядом. Он едва заметно кивнул. Борислав предвидел этот ход и, подстраховался.
В этот момент дверь в кухню снова открылась. На пороге стояли Степан Игнатьевич и Ярослав.
Их появление окончательно изменило атмосферу. Управляющий вошел своей обычной, спокойной походкой, его холодные глаза быстро оценили обстановку. Ярослав шел следом, и на его лице читалась с трудом сдерживаемая ярость. Их появление окончательно парализовало Прохора страхом. Он сжался, его огромная туша, казалось, стала меньше.
Я молча протянул дощечку управляющему. Он пробежал по ней глазами, и уголки его губ едва заметно скривились в брезгливой усмешке.
Затем я собрал всех поварят в центре кухни. Они стояли, сбившись в испуганную, дрожащую кучку, опустив головы и боясь поднять глаза на своего тирана. Я не стал говорить. Просто создал сцену.
Слово взял Степан Игнатьевич. Он обвел мальчишек своим тяжелым взглядом.
— Помимо воровства, — его голос был ровным, но от этого еще более страшным, — были ли на этой кухне другие… нарушения порядка со стороны главного повара?
Поварята молчали, вжимая головы в плечи. Страх, вбиваемый годами, был сильнее надежды. Я сделал ободряющий кивок Матвею.
И Матвей, мой верный маленький шпион, моя первая инвестиция в этом мире, сделал шаг вперед. Он посмотрел не на меня и не на Прохора. Он посмотрел прямо в глаза Ярославу.
— Бил, — сказал он, и его тихий, дрожащий голос прозвучал в тишине, как удар колокола. — Бил сильно. Черпаком. За любую провинность. Когда у него было плохое настроение и просто так.
Он замолчал, набираясь смелости, и продолжил, глядя уже на управляющего.
— Голодом морил. Лучшую еду себе забирал, а нам — баланду пустую давал. Когда мы ошибались, заставлял есть помои из чана для свиней.
Видя, что Матвея не прервали, не ударили, и видя, как лицо Ярослава искажается от ярости еще сильнее, а глаза управляющего превращаются в узкие щели, другие мальчишки обрели смелость.
Еще один шагнул вперед и, задрав рукав своей рваной рубахи, показал старый, уродливый шрам от ожога на предплечье.
— Это он меня в котел с кипятком ткнул, — прошептал он. — За то, что я таз с очищенной морковкой в грязь уронил.
И прорвало. Один за другим они начали говорить, их голоса становились все громче, все увереннее. Они подтверждали слова Матвея, показывали старые синяки, рассказывали о голоде, об унижениях. Это больше не были слухи или сплетни. Это были официальные свидетельские показания, данные наследнику и управляющему.
Когда последний, самый маленький поваренок, всхлипывая, рассказал свою историю, на кухне воцарилась тяжелая тишина. Степан Игнатьевич медленно повернул голову и посмотрел на Прохора. Его взгляд был холоднее зимнего ветра. Ярослав, стоявший рядом, сжал кулаки так, что побелели костяшки.
Прохор понял, что это конец. Он рухнул на колени, его огромное тело обмякло, превратившись в бесформенную дрожащую кучу.
— Княжич… Господин управляющий… — завыл он, по его багровому лицу потекли слезы. — Врут они все! Оговорили! Этот Веверь их подкупил, научил! Я… я им как отец был! Строг, да, но справедлив!
Я подошел к нему, держа в руке дощечку с записями Матвея. Ярослав встал рядом со мной, его рука легла на эфес меча.
Я не стал говорить о побоях. Это было дело князя и управляющего. Я говорил о том, в чем был специалистом. О еде.
— Записи из кладовой, — сказал я сухо, глядя на трясущуюся тушу. — Недостача за последний месяц: десять фунтов сливочного масла. Один бочонок соленой рыбы. Три мешка муки высшего сорта, не учтенные в записях. Мешок сушеных грибов.
