тебе будет еще хуже.
— Не ори, — предупредила я Ларису, стягивая ей волосы на затылке, больше для острастки, иначе она не сможет говорить. — Одного раза тебе, сестричка, хватит, чтобы понять — не надо меня больше злить. Не спрашивай, где я этому научилась. Не узнавай, что я еще умею, договорились? Кивни или мяукни что, а то я думаю, что ты умом от страха повредилась. Ну?
— Мерзкая, — всхлипнула Лариса, и по щекам ее текли злые, обиженные слезы. — Какая же ты мерзкая, погибель ты лютая! Будь проклят тот день, когда Матвей тебя в дом привел!
— Великолепно, часть «не буди лихо» тобой усвоена. Вторая часть — «охал дядя, на чужое глядя». А тетя вопила благим матом.
Крышевавшие мой диковатый бизнес в конце девяностых «братки» выглядели устрашающе. Иногда они деловито шли куда-то по рынку, помахивая утюгом, и я думала — его даже в ход пускать не обязательно, он сам по себе провоцирует желание паниковать. Я сейчас сама себе напоминала черт знает кого — не то Соньку Золотую Ручку, не то главаря рэкетиров.
— Смотри, до чего ты меня довела! — пустила я в ход примитивный козырь, и он сработал.
— У меня ничего нет, — выпалила Лариса, выпучив от боли и страха глаза. — Отпусти меня, у меня ничего нет.
Глава десятая
— Хитро, — хмыкнула я, руки, разумеется, не разжав.
— Я не знаю, где это все! Я бы все продала, давно продала, если бы знала! — зачастила Лариса, сжимаясь, потому что я не отпускала ее волосы. — Я… это Клавдия. Думаю, что она. Куда-то спрятала. Я искала и не нашла. Я все обыскала. Весь дом. Все снизу доверху. Они были, были здесь, в сундуке под ее кроватью, закрытом, прикованном. Я открыла его, едва схоронили ее. Ничего не было. Ничего.
— Открывай сундук, показывай и не дури.
Я выпустила ее с облегчением — рука у меня затекла, — и полагала, что Лариса начнет визжать, попробует еще раз на меня накинуться, но нет. Она вытащила из-за пазухи ключик на тонкой серебряной цепочке, оглядываясь на меня, подошла к кровати, застыла, я кивком подбодрила ее, и Лариса, опустившись на колени, полезла под кровать. Мне показалось, она считает себя уже покойницей.
Как только я получу назад все свои украшения, уеду из этого дома. Долги? Я их раздам, не думаю, что их больше, чем стоимость моих драгоценностей.
Но в сундуке было пусто, если не считать обрезков светлых локонов.
— Клянусь, я не знаю, где они, — Лариса неуклюже поднялась и просяще прижала к груди руки. — Они пропали! Ключ был один, вот этот… помнишь же, как я умоляла тело сестры вытащить!
Та самая женщина, которая смотрела на меня из толщи воды. Понятно, почему у меня близнецы, это обычно наследуется.
Несчастный случай или тоже убийство?
— Она не расставалась с ним! Во имя Всемогущей, оставь меня! Я ничего не знаю! Не меньше твоего мне обрыдла нищета! Ты хоть с Матвеем жила как барыня, а я…
— Да, — согласилась я, так и не приняв решение, верить ей или нет, и рассматривая пустой сундук. Толстая цепь змеей тянулась к ножке кровати. — Как барыня. Кстати, если вдруг ты все-таки захочешь спросить, где я этому научилась, — я изобразила, будто хватаю ее за волосы. — От мужа своего и твоего брата. Жила я, как барыня. Только бил он меня, как свою рабу. Я ребенка потеряла из-за него. Кровью моей и жизнью малыша моего это богатство оплачено, так вот сама посуди, пролью ли я кровь, заберу ли чью-нибудь жизнь, чтобы его обратно вернуть, или нет.
Лариса перестала реветь и побледнела до такой степени, что даже губы ее посинели. Она замотала головой, и прическа ее, и без того пострадавшая, рассыпалась по плечам.
— Ложь! — убежденно выкрикнула она. — Это ты на Матвея клевещешь! Не поднял бы он никогда на тебя руки!
Может, Парашка и решила мне отчего-то соврать, только то, что мне снилось, с прежней Липочкой было на самом деле.
— Скажи, а как тебе в голову пришло меня за купца Ермолина при живой его жене сватать? — спросила я, и Лариса, охнув, с размаху села на кровать.
Я совершенно не хочу быть настолько прожженной стервой. Но как быть, если иначе меня проглотят и не подавятся.
Я намного ниже своей золовки, но сейчас она сидела, сгорбившись, а я над ней нависала, и преимущество было вроде бы на моей стороне: кто выше, тот и прав, кто тише, тот и прав, кто сильнее, тот и прав, и если бы это работало. Какая разница, кто прав в одиночном споре, в итоге выиграет тот, кто полностью владеет информацией, а вот ее у меня был критический недостаток.
Зато, как я могла не единожды убедиться, на Ларису легко давить «психологически», ей нетрудно манипулировать. И я мало того что подошла к ней вплотную, еще и распрямила плечи, и понизила голос.
— Купец Обрыдлов, Пахом Прович, с моего с купцом Ермолиным брака выгоды никакой не видит, — прошептала я, и Лариса вздрогнула. — А мы ему все еще три тысячи должны. Матвей Саввич молод, глуп, в торговле слаб, у матери под каблуком, — перечислила я все, что успела узнать о моем потенциальном будущем муже. — Но самое главное, сестрица милая, Матвей Саввич все еще женат.
Ларису заметно трясло от злости. Она сидела, разглядывая щели на полу или считая дыры на ковре, но по ее побелевшим костяшкам, по сжатым в тонкую полоску бледным губам я понимала, что она не бросается на меня с оплеухами лишь потому, что я ей наглядно объяснила: я сильнее. В самом что ни на есть физическом смысле.
— Что ты от меня хочешь услышать, окаянная твоя душа? — наконец проговорила она, ломая собственные кисти так, что я даже испугалась — переусердствует. — Никто об этом не знает. И я никому не скажу. И Агафья Самсоновна ничего не знает. Думает, что то денежный интерес.
Лариса подняла голову, я встретилась с ней взглядом и приложила все усилия, чтобы лицо мое осталось бесстрастным. Денежный интерес звучал издевкой что касательно меня, что касательно Ермолина. Ничего не утаить в таком тесном кругу, все о нашем плачевном состоянии знают, разве что брак
