метаться поздно, я все сдал и хорошо, что хоть вообще что-то написал, а теперь уж что будет, то и будет! Через неделю, уже на самом зачете, преподаватель стал объявлять результаты этой контрольной работы. Начал с тех, кто «написал ужасно», называет фамилии отличников – у них двойки, у старосты – тоже два. Я внутренне схватился за голову и приготовился к худшему. И тут преподаватель вызывает меня:
– Дубинин!
– Я!
– Вот единственная светлая голова! У вас «пять», давайте зачетку.
Я просто выпал в осадок: значит, староста изначально все сделал правильно, я у него этот правильный вариант списал, а потом он переделал и ошибся! Надо было видеть, как все, и особенно сам староста, посмотрели на меня. А я получил зачет автоматом, без дополнительных устных ответов, и это для меня стало просто чудом, потому что иначе я бы его не сдал точно. Но за это я по-прежнему благодарен нашему старосте Славе Сокольцу!
«Волшебные сумерки», 1976 г.
Вот так прошла моя первая сессия.
Весной 1976 года, ближе к концу второго семестра 1-го курса, объявили конкурс уже институтских ансамблей, который должен был проходить в Доме культуры МЭИ. Как таковой группы у нас на факультете не существовало. Нас выгнали «за пьянку», у ребят-второкурсников раньше была группа, но что-то не получилось, и их осталось на тот момент двое – барабанщик и басист. И с ними стал играть Володя Холстинин. Мы с ним учились в разных группах: он в М-1-75, а я в М-6-75. Мы виделись на лекциях, а еще вместе ходили на физкультуру. На факультете был целый ряд спортивных групп – легкая атлетика (как говорили – секция для тех, кто любит филонить), футбол, самбо, карате и др. И я, и Володя никаких конкретных пожеланий, куда бы нам хотелось пойти, не высказывали, и нас зачислили как раз в секцию легкой атлетики. Чем мы там обычно занимались? Конечно, преподаватели понимали, что сделать из нас великих спортсменов не получится. Поэтому – ты пробежал кружок вокруг стадиона, поставили тебе отметку, что пришел на занятие, значит, уже молодец. Я помню, мы там часто сидели на лавочках или на трибунах перед стадионом и все время разговаривали о музыке.
И вот тогда, весной 76-го, Володя в преддверии этого конкурса пригласил меня к ним в группу, и мы вчетвером разучили две или три песни, одна из которых была песня Deep Purple «When a Blind Man Cries» – я ее пел, а Володя играл соло, точно его сняв, и в целом получилось у нас очень неплохо. Кстати, я еще играл на ритм-гитаре, а на басу был один из второкурсников, Олег Рогожин. Когда мы вышли выступать на конкурсе, Олег говорит:
– А сейчас – песня, повествующая о тяжелой жизни человека в условиях суровой капиталистической действительности.
И мы исполнили «When a Blind Man Cries». Нам дали третье место. Это было достижение – войти в тройку лидеров в общеинститутском конкурсе.
А с моей группой, с которой мы победили на первом конкурсе (кстати, названия у нас, насколько я помню, не было), после того как лишились аппаратуры, больше не репетировали. Ну, и казалось, что перспектив у нас особых нет, может быть, и желания что-то делать тогда не хватало – в общем, можно сказать, что наша группа на тот момент перестала функционировать. А летом 1976 года наш барабанщик Саша Карпухин (полный тезка ударника Карпухина, сотрудничавшего с группами «Маврин», «Мастер», «Пилигрим» и мн. др.) сказал, что поступило предложение сыграть на свадьбе в середине июля.
Я говорю:
– Я уезжаю на Юг, – у нас была запланирована поездка с семьей в Сочи.
– Ах, ты нас подставляешь, значит? – отвечают они мне.
– Ну, а что мне делать? Я уже не могу эти планы отменить!
Так я и уехал, а они отыграли без меня на этой свадьбе, заработали там денег. Я потом спросил у Игоря, как все прошло, и он рассказал, что Вадим сыграл за меня на басу, и они с Игорем вдвоем пели – в целом получилось хорошо. А барабанщик Саша заявил, что, раз я их «кинул», надо меня выгнать, и они будут играть дальше втроем. Как, собственно, Grand Funk!
– Ну и ради бога, раз вы так решили, – ответил на это я.
Вадим и Игорь воспротивились:
– Нет, мы не хотим, давайте будем все вместе!
Но тут я уже пошел на принцип и сказал, что если кто-то со стороны (мы на тот момент знали Сашу меньше года) решает, кто в нашей группе будет играть, а кто нет, то я не собираюсь в этом участвовать. Кроме того, я подумал: ну какая у нас перспектива? Сидеть и ждать, пока нас пригласят на очередную свадьбу? Вот так наша группа без названия распалась окончательно.
В начале второго курса, в сентябре, как раз на занятиях физкультурой, мы снова сидели с Володей Холстининым и обсуждали музыкальные новинки, а потом заговорили о перспективах нашей музыкальной деятельности. С второкурсниками, с которыми мы отыграли весной, нам дальше играть не хотелось – они были старше, кроме того, один из них состоял в комсомольском активе, и ощущалось, что он относится к игре в группе не так, как мы. Мы-то с Холстининым чувствовали себя настоящими рокерами, за год после окончания школы у нас заметно отросли волосы, и нам казалось, что мы, конечно, пока не Grand Funk или Deep Purple, но все же где-то близко. А те два парня были такие «приличные ребята из стройотряда», мы чувствовали, что нам с ними не по пути.
Ну, хорошо, с ними мы играть не хотим, что тогда делать? Решили, что начинаем поиски музыкантов. В тот же день я встретился с Вадимом Дмитриевым. Мы стояли пили пиво, и я ему говорю:
– Вот вы меня выгнали, а мы с Холстининым (Вадим его тоже знал) будем делать свою группу.
– Да? – сразу оживился Вадим. – А возьмите и меня, я хочу с вами!
– У нас будет одна гитара, – возразил я, – и играть будет Володя.
– А я буду играть на клавишах! – не отступал Вадим. Опыт у него действительно был, ведь он учился на фортепиано в музыкальной школе и с 1974 года играл у нас в группе на гитаре и органе. Я задумался, и тут Вадим зашел, что называется, с козырей:
– У меня есть знакомый человек со своей аппаратурой, – заявил он.
В те годы собственная аппаратура была огромной редкостью.
