Афанасьев понял, что мы сейчас не его проверяем, и принялся искать решение вместе со мной. — Есть еще проблема… Когда шар висит на месте, рассчитать расстояние не так сложно. Особенно когда есть уже промеренные ориентиры на местности. А вот в сражении, еще если и ветер, и этот ваш аэростат будет двигаться, выцелить его будет гораздо сложнее. Еще и… Вы ведь обратили внимание, мы его зацепили, дырок оставили чуть не под сотню, а он просто медленно опустился, и все. Это случайность или эти штуки всегда такие живучие?
— Всегда, — закивал Кованько. — В марте 1891 года проводили натурные испытания в Красном Селе. Расстреливали воздушные шары, повзводно и поротно, из винтовок, из пулеметов и из пушек. Так под легким огнем шар почти полчаса провисел, а после Максима и шрапнели лишь медленно опустился.
— А я слышал, что водород может воспламениться, если вытечет наружу, — заметил я.
— В теории, — обрадовался моему интересу Кованько. — А на практике такого очень сложно добиться. Ведь если водород выходит, это что значит? Что шар пробили, и он опускается! Значит, движется, и этот самый водород размазывается, концентрации просто не хватает для начала реакции. Единственная опасность: если возле самой земли зацепит, когда этого самого движения уже не будет, но… Шансы на это не так уж и велики.
Я мысленно кивнул, вспоминая самую известную воздушную катастрофу первой половины 20 века. Объятый пламенем дирижабль «Гинденбург». Когда-то мне казалось, что подобный взрыв просто не мог не случиться, а теперь… Действительно, ведь на тех знаменитых кадрах «Гинденбург» уже замер у причальной мачты. Получается, случайность, в которой совпало сразу несколько довольно редких факторов. Ну или злой умысел, но чего сейчас гадать…
Кованько тем временем рассказал, что по результатам тех испытаний даже начали проектировать специальную 76-миллиметровую пушку со стоячим лафетом для воздушных целей. Афанасьев согласился, что с такой действительно будет проще работать по шарам, особенно в движении. Ну, а потом мы плавно перешли к тому, как с учетом всех этих факторов использовать наше новое оружие.
Да, оно получилось не совершенным, не идеальным. Но а кто на войне может таким похвастаться? Для всего есть свои контрмеры, и теперь нам просто нужно было придумать, как сделать так, чтобы японские против нас не сработали. Ну или сработали, но недостаточно быстро. На самом деле ничего сложного: когда это стало понятно, решения начали появляться одно за другим. И уже через час я больше не сомневался, что в следующем бою наша разведка сможет выйти на новый уровень.
* * *
Ганс Брюммер считал снаряды и думал об искусстве. В 1871 году Василий Васильевич Верещагин написал картину «Апофеоз войны», ту самую с горой черепов в безжизненной степи. Кто-то посчитал это просто впечатлениями от истории Тамерлана после поездок художника в Туркестан, кто-то справедливо указал, что это итог вообще любой войны… И сам Брюммер был согласен с последними. Все-таки 1871 год — это год, когда Пруссия разгромила Францию, когда стало понятно, что в Европе появился новый большой хищник, который жаждет крови. Тогда же Верещагин предсказал новые войны, новые смерти, причем не побоялся показать свою картину сразу на выставке в Мюнхене.
И сейчас, 33 года спустя, Брюммер, который тоже когда-то любил рисовать, чувствовал что-то похожее. Тоже появление нового хищника, тоже запах крови в воздухе, но в то же время уже не как простой человек, а как военный, он не мог не посмотреть на происходящее еще с одной стороны. Апофеоз войны — это тела и смерти, но в то же время апофеоз войны — это еще и совершенная тактика, которая приносит мир в твой дом. И то, что он, Брюммер, и другие командиры 2-го Сибирского, отправленные по следам японцев, делали в последние две недели, тоже было тем самым апофеозом.
Мог ли он еще несколько месяцев назад даже предположить, что небольшой отряд может отравить жизнь целой армии? Разве что в сказке… Но нет, вокруг была реальная жизнь, у них была пара тысяч конных казаков, два десятка тачанок, из которых половина возила даже не Максимы, а более легкие Гочкисы, ну и он, Брюммер, с дивизионом горных пушек. И они таким скромным отрядом сначала отбили пару обозов, потом вырезали несколько дозоров, а после этого целых четыре раза накатывались на стоянки основной армии, засыпая ее снарядами с ближайших сопок.
— Сколько? — подъехал к Брюммеру скособоченный Славский.
Один раз их чуть не загнали после особо дерзкого налета, и поручику досталась скользящая рана в бок. К счастью, всего лишь от штыка одного из добежавших до тачанок японцев. Если бы пуля задела, то идущие с ними врачи точно бы уложили к раненым. А так — перевязки, регулярные осмотры, но Славский смог выбить себе право оставаться в строю.
— По 5–6 снарядов на орудие, — вздохнул Брюммер. — Надо возвращаться.
— Может, малый налет? У меня еще по 300 патронов на пулемет, как раз напоследок пострелять хватит.
— 300 от стандартных 3 тысяч? Тоже копейки… — снова вздохнул Брюммер. — А если после такого нас со спущенными штанами перехватят японцы? Не думаю, что генерал будет рад.
— Это правда, — сразу согласился Славский.
Они были в армии, а в армии, где собрались серьезные мужики, не боящиеся крови, просто не могло обходиться без споров и ссор. Но во 2-м Сибирском как-то сам собой сложился довольно простой ритуал их решения. Просто представить, что в такой ситуации сказал бы спорщикам на разборе Макаров: кого бы похвалил, а кому пришлось бы оправдываться… И почему-то после этого сразу становилось очевидно, кто прав.
— Связисты поймали передачу от Инкоу, — присоединился к разговору Врангель, который благодаря подбирающимся холодам теперь совсем не расставался с любимой черной черкеской. — Говорят, 2-я дивизия Мелехова уже подготовила позиции, основные силы подходят каждый день. И наш мобильный отряд, чтобы прикрыть фланги, там был бы очень кстати.
— Тогда… — начал было Брюммер, но к ним подскочил резкий, как и всегда, Буденный. На этот раз, впрочем, у него был достойный повод.
— Японцы! Разведчики заметили впереди целый полк. И кажется, его послали специально по нашу душу, чтобы перехватить при попытке соединиться с основными силами.
— Место и время хорошо рассчитали, — оценил Славский и снова поморщился, то ли из-за раны, то ли вспоминая, как недавно предлагал потратить последние снаряды. После такого их
