на новом месте придется по-другому воздавать почести: слишком близко к людям, залпы могут и услышать.
Когда Джон договорил, отзвучали выстрелы и могилу начали забрасывать землей, Рейн запел. Ту же печальную и медленную колыбельную, что пел с самых первых похорон, после давней схватки с хефашами. Теперь уже никто и не представлял, как хоронить без «Колыбельной».
«Чем одарить мне тебя, дитя?
Как ты быстро, малыш, возмужал…
Чем же теперь одарить тебя?» —
Ангел Божий опять вопрошал.
Маллори расплакался; он пытался утирать слезы ладонью, но выходило плохо. Док беззвучно матерился. Джон скосил глаза на ребенка: Джей-Би стоял, вытянувшись во фрунт и во все глаза уставившись на Рейна.
Но в холодной земле бездыханным лежит
Этот мальчик, что пел, что смеялся, любил…
Так ответь мне, Господь Всемогущий, скажи…
Как обычно, когда Рейн дошел до этой строчки, Джона охватило раздражение. Нашли у кого просить, кому молиться. Мы для Него – всего лишь эксперимент. Ну или повод посмеяться.
Почему же ты жизнь ему не подарил?
Это – пожалуй, единственный вопрос, который стоит задавать Богу. И трясти Его, пока не ответит…
После на свежий холмик каждый положил свой камень. Джон сунул ребенку в ладонь маленькую гальку.
– Иди и ты положи.
– А что это за песня?
– Колыбельная. Для погибших солдат.
Он кивнул.
– А камни зачем?
Может, его и не брали на похороны матери. Отослали, чтоб не путался под ногами.
– Для памяти. В столице на могилы кладут цветы, но цветы завянут, а камни останутся.
Внезапно на память ему пришла Мира Терах – а может, кто-то из ее нескончаемых близняшек, населявших такие же нескончаемые Джоновы ночи. Теплое, молодое, сладкое тело – а теперь оно выедено болезнью и вот так же укрыто землей и засыпано камнями.
Джей-Би сказал себе под нос очень тихо – Джон еле уловил:
– Я тоже так хочу…
– Как?
– Чтобы с колыбельной, и стреляли, и камни…
Ну молодец. Док скажет: довел ребенка, к мертвецам таскал – и будет прав.
– Ну что ты. – Он присел с мальчишкой рядом. – Тебе еще не скоро умирать. И не думай о таком.
Когда они вернулись в палатку, Джон пошарил в шкафу, в ящике с «НЗ», где хранились свечи. Сунул одну в карман и собрался выходить.
– Я иду сидеть с Грантом, – сообщил он ребенку. – Позвать кого-нибудь, чтобы остался с тобой?
– Можно я пойду с вами?
Он затормозил.
– Ты не испугаешься – у могилы сидеть целую ночь?
– Могил-то чего бояться?
Джон пожал плечами:
– Я боялся, когда был в твоем возрасте.
Мысль, что покойники – самое безопасное племя, пришла к нему совсем не сразу.
Мальчишка склонил голову к плечу и посмотрел с интересом, но высказываться не стал. Спросил снова:
– Можно с вами?
Чужих мертвецов он не боится, но вполне может бояться темной пустой палатки, где стоит задуматься – и к тебе явятся твои собственные.
По-человечески надо было попросить Маллори или Ошера приглядеть за ребенком. Но у Джона из головы не шли слова Дока: «Перестань от него бегать».
Да и мальчишка – казалось бы, кто ему Джон? И вот – «Можно с вами?».
– Только одеть тебя надо. Ночью холодно.
Джонова куртка доходила ему до колен. Рукава подвернули несколько раз. В карман ему Джон положил еще одну свечу. Они пошли – странной процессией, впереди – ребенок, так быстро скачущий на костылях, что, казалось, они были ему вовсе не нужны; за ним – Джон. По темному, безлунному и уже безлюдному лагерю.
Когда они поравнялись с кухонным вагончиком, то увидели Маллори.
Джон сперва решил, что тот встал до ветру или решил выпросить у Рейна что-нибудь пожевать перед сном, – но Маллори ступал неуверенно, медленно, будто шел вслепую.
– Подожди-ка тут секунду.
Джон оставил ребенка и осторожно приблизился к Маллори. Ну да, так и есть. Глаза у бедняги открыты, но смотрят в одну точку. Джон взял его за плечо и осторожно развернул в другую сторону. Тот послушно зашагал в указанном направлении, как большая кукла. Джон отвел его в палатку и заставил забраться в койку. Ткнул в бок спящего рядом Хантера.
– Мм? Что?
– Маллори опять. Можешь присмотреть за ним до утра?
Тот зашевелился, с трудом сел и широко зевнул.
– Не к добру он ходит, командир. Перебьют нас тут…
– Тише. Не накличь.
Хантер зевнул еще шире.
– Я присмотрю.
Добравшись до могилы, они зажгли свои свечи от предыдущей.
– А зачем это? – шепотом спросил мальчик. – Сидеть у могилы?
– Отгонять злых духов. – Джон спохватился. – Просто такой обычай… Ну, то есть… раньше это делали, чтобы могилу не разрыли.
– Звери?
– Звери… Или люди. Теперь такое редко бывает, а традиция осталась. Ну и…
Он осекся. Теорию, достойную Хантера, – мол, в первые ночи мертвецу в могиле одиноко, и, если с ним не сидеть, он того и гляди встанет и пойдет искать товарищей – ребенку на ночь точно выкладывать не надо.
– С твоей мамой не сидели?
– Нет.
– На самом деле это роскошь – когда можешь проводить по всем правилам. Когда вообще можешь похоронить. Или даже тело забрать и не думать, что едва ты его коснешься – и рванет. А Грант… он всегда очень серьезно относился к ритуалам. Думаю, и мы должны для него соблюсти.
– Но он же умер. Он же не узнает, что вы их соблюли. Это же… нецелевое использование ресурсов.
– Отчего же нецелевое? – спросил Джон с досадой. Он, наверное, разозлился бы на ребенка, если бы не видел: тот спрашивает, потому что не понимает, а не из вредности. И откуда только он узнал такие слова…
Мальчишка пожал плечами:
– Он солдат. Солдат погиб. На войне такое бывает. Значит, он оказался недостаточно хорошим. Надо лучше тренировать других. А он… завершен, ну и все.
Джон открыл рот. Потом закрыл. Поерзал на неудобном бревне, которое тут приспособили вместо сиденья.
– Я когда-то так же считал. Когда был как ты. Ну, не как ты, а постарше, в кадетской школе. Мне тоже казалось: если ты позволил себя убить, значит, ты ничего не стоишь. Может, я так думал, потому что жил во дворце. Может… может, это понимаешь, только когда повоюешь. Я это понял со своим первым взводом. Они не просто солдаты. Никто из них не просто солдат. И Грант погиб не потому, что он… – Джон сглотнул. – Не потому, что он был недостаточно хорош. А
