двух нищих устраивал обе стороны, а значит, и все купеческое достопочтенное общество.
— Я не скажу! — нервно взвизгнула Лариса. — Во имя Всемогущей! Были бы у меня эти проклятые драгоценности, я бы в лицо тебе их швырнула, только чтобы ты убралась отсюда!
— Что ты не скажешь, сестрица?
— Что ты в Ермолина влюблена! Девка… паршивая! — выплюнула она в сторону, бледнея еще сильнее и кривясь от отвращения. — Как тебя, сластолюбицу, братец подле себя терпел!
Похоже, что это причина, по которой купец не церемонился со своей юной супругой. Бил, но любил, откупался драгоценностями, снова бил, опять откупался, а глупая Липочка еще дразнила его, флиртовала напропалую, вместо того чтобы заниматься детьми. Но Прасковья ни словом не намекнула, что подоплекой моих страданий была ревность со стороны мужа, а если кто и знал о запретной страсти своей хозяйки, то она.
Лариса утирала злые слезы, я улыбнулась и легонько провела пальцем по ее виску. Она шарахнулась так, будто я ударила ее еще раз, причем сильнее, чем прежде.
— Врешь, сестрица, — покачала я головой и убрала руку. — Все врешь, и про денежный интерес, и про мои к купцу чувства…
Лариса дернула плечом, скакнула от меня в сторону, не вставая с кровати, а затем поднялась, по широкой дуге обошла сундучок, подошла к бюро, взяла зеркальце и принялась прихорашиваться, не обращая уже никакого внимания, что я торчу у нее за спиной.
— Ты просила устроить брак с Ермолиным, Липа, — твердо повторила Лариса. — Твоя воля, даже полгода траура не выждала. Я тебя сватала по праву родни твоей. Жене его уже недолго осталось, только ты, — она обернулась, и я успела заметить в ее руке крошечные острые ножницы и быстро отпрыгнула, — ты все испортила.
Накинется или поостережется?
— Агафья Самсоновна тебя в доме примет, баба ты добрая, рожавая, — раздувала капюшон, как кобра, Лариса, вместо ядовитых зубов выставив ножницы перед собой. — Только нужна ты им без… детей, — вовремя поправилась она. Да-да, ножницы тебя не спасут, дорогая. — Нарожаешь новых. Не была бы плодовита, с рук тебя уже не сбыть.
— А деньги?
— Ты нищая! — Лариса, размахнувшись, бросила ножницы на бюро. Не сказать, чтобы мне полегчало, я предпочла бы полную ясность в ее словах, и стой она хоть со связкой гранат. — Я твоей утробой тебя просватала! На что ты еще годна? Ермолиным — дети, тебе — дом да горячий хлеб! Ни слова я не сказала Агафье Самсоновне про твою страсть, поди с глаз моих прочь, видеть тебя, развратницу, гадко!
Я, конечно, не подчинилась, хотя бы уже потому, что уйти я должна по своей воле, иначе в следующий раз придется опять начинать все сначала и объяснять Ларисе, кто здесь хозяин положения. Я стояла и раздумывала — вероятно, Липочка была не так и глупа, или ей пару умных мыслей нашептала все та же Парашка. Забрать детей от купца и из приории можно в любой момент, а какими бы ни были Ермолины бедными, вряд ли живут в таком дерьме, как мы. Липа могла рассчитать, что выйдет замуж, забеременеет, родит, вызволит детей от первого брака и устроит свою новую жизнь пусть не в роскоши, зато не в подвале.
Ермолиным же, с учетом болезни первой жены, наследники, причем как можно больше, желательно мальчики, актуальны. А вдова, благополучно родившая двоих, это гарантия. Печальный случай бедняги Обрыдлова я в расчет не брала.
— Пока Авдотья Ермолина жива, планам нашим не суждено сбыться, — глубокомысленно протянула я, заставив Ларису сперва окаменеть, затем закрыть лицо руками, потом опустить руки, выпрямиться и вздохнуть. Тон мой сейчас был таким, словно мы беседовали как две заговорщицы, и будь Лариса попросвещенней и посмекалистей, сбежала бы сама, сверкая пятками, потому что вела я себя как человек с явным психическим расстройством. — И денег нет, так жить нам с тобой под одной крышей, а жемчуга, — я указала на нитки, и Лариса тут же прикрыла их рукой, — продать придется, милая. Есть у меня на них виды…
Я бы все равно не сказала, что я задумала, но мне к тому же и помешали.
— Доктор, Лариса Сергеевна, — заскреблась под дверью Домна. — Доктор приехал. Просит подводу, чтобы тело в участок забрать.
Я подошла и распахнула дверь. Домна казалась еще ниже и незаметнее, она посерела за эти пару часов. Лариса была заревана и растрепана, но Домна отнесла это на смерть несчастной Зинаиды.
— Полно, Лариса Сергеевна, матушка, убиваться, — прохныкала она, сама едва не плача. — А подводу бы испросить.
— Кто нам даст телегу покойницу возить, да без денег?
Я, пользуясь тем, что Лариса принялась голосить и проклинать вряд ли в чем-то виновную Зинаиду, выскользнула за дверь. В кухне сейчас мне оказаться было намного важнее, чем выслушивать то, что я и так уже знала со стопроцентной уверенностью: денег нет.
Парашка, когда я зашла в свою комнату, зашикала на меня — дети уснули, я же молча указала на кастрюлю. Парашка сунула мне ее с таким лицом, как будто крышкой я прикрыла гадючье гнездо. Но, может быть, она была не так уж и далека от истины.
Доктор, когда я вошла, как раз поднялся, закончив осматривать тело.
— Я Олимпиада Мазурова, — представилась я и поставила кастрюлю на свободное место на краю плиты.
— Добро, — сухо кивнул доктор. — Может, вы поторопите, Олимпиада э-э…
— Львовна. — Я кивнула на кастрюлю. — Здесь все с подноса, который Зинаида принесла сперва моим детям. Но они молочное не едят, капризничают, и Зинаида отнесла все в кухню обратно. Возможно, отсюда она пила и ела.
Доктор покивал, подошел, поднял крышку, вздохнул, оценив, в каком состоянии я ему принесла улики.
— Домна, работница, уронила поднос, — прибавила я кисло. — Но я все собрала.
Пока доктор смотрел на меня как на диво дивное, я начала ковать железо. От Зинаиды не пахло сливками, зато пахло от Домны. Возможно, яд был в хлебе или же в сухарях? Может, их собрали со всех углов, а до того посыпали отравой от крыс и мышей. В этом доме считали, что я и мои дети достойны только объедков.
— От чего Зинаида могла умереть?
— Думать нечего, — махнул рукой доктор и с сожалением посмотрел
