брюхо у Матвея Сергеича излилось, матушка Олимпиада Львовна. А обед да ужин к тому дела не имели. А я скажу — вот, — и он встряхнул на руках безжизненное тело под простыней. — Тогда и я думал, что не имели. А вон — имеют.
Он легко толкнул ногой уличную дверь, ловко повернулся, придержав ее плечом, и мне пришлось протиснуться мимо него и покойницы. Есть ли какие-то суеверия, не пора ли прислушиваться к ним?
Я, обняв кастрюлю, смотрела, как Евграф косолапо бредет к телеге, возле которой стоял мрачный купец и расхаживал туда-сюда доктор. «Брюхо излилось» — похоже на перитонит, это заметно при любом, даже самом небрежном вскрытии, и, вероятно, тот доктор обстоятельно изучил все, что ели в тот день в нашем доме.
Ни Евграф, ни Лариса, ни купцы — а эти, конечно, с радостью повторяли досужие сплетни — не считали, что заключение экспертизы однозначно. Прасковья говорила мне то же, что и Евграф, и вот она-то не сомневалась в причине смерти, кто ее знает почему?
Кастрюле купец не обрадовался еще больше, чем покойнице, но доктор принял и тело, и вещественные доказательства и, кивнув купцу, отправился куда-то за угол дома. Евграф потопал за ним. Он не обернулся, и я почесала бровь и изумленно хмыкнула: как и обещал, Евграф собирался проследить, чтобы кастрюля не канула в какую-нибудь помойку.
Или наоборот, соврать Евграфу ничто не мешало, и никаких доказательств через час не останется.
Я развернулась и быстро пошла домой.
Я считала, что времени с момента моего возвращения прошло всего ничего, но сумрак накрывал наши убогие выселки, и вдалеке мычали коровы, требуя их подоить. Я остановилась на пороге, решив отправить Парашку за парным молоком, потом вспомнила, что дети молочное не едят. Для этого времени должно быть странно, никто здесь не подозревает о непереносимости лактозы. Тогда кого хотели отравить, если хлебный цвет в самом деле был в чем-то из принесенной мне еды? Меня? Прасковью? Детей? Безумие. Смерть любого из нас не давала никому ничего.
Парашка провела эти часы с большей пользой. Комната была все такая же грязная, но все из подвала она притащила, кроме сундука, зато его содержимое валялось на моей кровати, и часть вещей дети приспособили для игры. Парашка, сидя как всегда с шитьем, притворялась, что не видит, как в какую-то мою рубаху Наташенька нарядила куклу-болванку, а Женя превратил мою соломенную шляпку в экипаж.
Припомнила мне, как вчера я рявкнула на нее и шлепнула по руке, едва она замахнулась на малышей. Да и черт с ней, зато с причинно-следственными связями у старухи все замечательно, и за что ей попало, она смекнула без разъяснений.
— Евграф уехал, — сказала я, подходя к кровати и оценивая фронт работ. Вещи в это время стоили очень дорого, но не в том состоянии, в каком они были у меня, мое барахло могло заинтересовать только старьевщика. — Как вернется, прикажу ему перенести сундук, а завтра с кроватью решим что-нибудь. Спать тебе где-то нужно. Тело… Зинаиду увезли из кухни, иди щи вари.
Прасковья без возражений встала, кинула шитье, начала составлять на грубый деревянный поднос все, что я привезла от купцов.
— Я спрашивала Ларису про мои драгоценности, — со вздохом добавила я, вспомнив свое фиаско. — Она показала сундук, в котором их держала. Она или врет, что они пропали, или… или не врет.
Ничего не ответив, Парашка ушла. Я встряхнула некогда прекрасное шелковое платье — носила я его еще до беременности, заметно, что его потом расшивали под мой немаленький живот, — подумала, бросила его обратно на кровать и села на пол.
— Идите ко мне. Поиграем вместе.
Материнству ведь надо учиться так же, как и всему остальному? Дети радостно подбежали, а я вздохнула, смаргивая слезы, в потолок. Что я могу им дать прямо сейчас, чтобы этот вечер они запомнили?
Мне просто нужно представить, что я такой же ребенок, как они. Забыть, что мне почти пятьдесят, что за плечами огонь, вода и медные трубы. Увидеть, что деревяшка в рубахе — самая настоящая цесаревна, шляпка — карета, а лошади… да вот же они, не обязательно им быть видимыми, чтобы существовать. За кроватью — чудовищный лес, в котором живет кошмарная двуликая ведьма, а там, у стены, бурное море. И из-за гор за грязным окном прилетает чудовище, его стоит особенно опасаться, с ним нет никакого сладу, мама, закрой глаза, обязательно закрой глаза, если ты его не видишь, его нет! И не шевелись, иначе оно убьет нас всех, и цесаревну тоже!
Детский мир полон опасностей. Они, пожалуй, страшнее, чем то, что видят взрослые. Как узнать, насколько близко чудовище за окном, как почувствовать ведьму, крадущуюся со спины, как далеко достанет очередная волна — и сколько нам еще пути до дворца и стражи?
Детский мир впечатляет сильнее любого кино. Сердце у меня после наших приключений колотилось, словно я с риском для жизни прошла сложнейший квест. Открыла все двери, разгадала все коды, сложила нескладываемое и победила непобеждаемое. За пару часов меня встряхнуло так, что ни о каком сне не могло быть и речи, если дать мне планшет… — бумагу и перо, забудь навсегда о планшетах! — я напишу книгу, которая станет бестселлером. Не напишу, для этого одних эмоций мало, но запросто могу рассказать тому, кто сможет.
Щи у Парашки вышли отличные, по ее довольному лицу я поняла, что она в процессе готовки напробовалась вволю и можно детей без опаски кормить. Малышам сытный ужин после игры пришелся кстати, я переодевала их, накрывала одеялом, и они оба клевали носиками, а глазки закрывались сами собой. Свой материнский долг я сегодня выполнила, и если местная богиня будет благосклонна, то завтра я буду чувствовать себя не менее удовлетворенной.
— Евграф сказал, что смерти были и будут еще.
Парашка раздумывала, зажигать ли еще свечи. Откуда она их принесла, я не знала, стащила, естественно, но мне же плевать.
— Болтает хуже бабы, — ощерилась Парашка. — Вот где его, лядащего, носит? Через его мне спать на полу. А и впервой, что ли, вона я девкой под кустом спала! — и она злобно захихикала, сощурив глаза. Я слушала ее и чувствовала, как по позвоночнику крадется ледяная капля — да в своем ли вообще старуха уме, или ее ностальгия по преступному прошлому — что-то такое, что мне не понять?
Несмотря
