искушать, прельщать, устрашать. Всё, что ты услышишь, будет ложь. Но ты делай вид, что веришь, обманываешься. И обманутым окажется обманщик.
— Тебя не будет рядом? Я могу оступиться. Мой путь к Величию будет прерван.
— Я должна сообщить тебе тайну. Твою тайну. Она тебя укрепит.
— Какая тайна?
Она повела его в монастырь. Над вратами висела икона. Спас взирал чёрными ужаснувшимися глазами. Лана перекрестилась, а Лемнер смиренно потупил взор.
В монастыре было тесно от огромных соборов, синих и золотых куполов. Повсюду благоухали цветы прощальными ароматами лета. Чудесны были розовые и лиловые астры. Розы с утомлёнными лепестками грелись в последнем бледном солнце. Среди белых соборов на мгновение возникала чёрная ряса и тут же скрывалась.
Они остановились у входа в каменные палаты. Ступени вели вниз, над входом синей и золотой мозаикой был выложен Спас.
— Здесь находится усыпальница бояр Романовых.
— Я не монархист. Равнодушен к проблеме останков.
— Ступай за мной.
Они оказались под низкими белыми сводами. Стояли саркофаги, горела перед иконой лампада. Пахло тёплыми кадильными дымами, но сквозь тонкие благоухания доносился холод камня.
— Я долго сомневалась, не ошибаюсь ли. Изучала древо Романовых. Оно восходит к Рюрику. Исследовала изображения Рюриковичей и Романовых. Фреску в Свияжске под Казанью, с изображением Ивана Грозного. Парсуну с ликом Алексея Михайловича Романова. Портреты всех русских царей и великих князей, вплоть до фотографий цесаревича Алексея. Но у меня оставались сомнения. Я взяла пробы с окровавленной рубашки Николая Второго. Ну, ты помнишь, его ранил в Токио безумец. Я сравнила результаты анализа с генетической экспертизой твоего волоса. Я взяла волос с подушки после нашей тропической ночи. И все сомнения отпали.
— Какие сомнения? — На Лемнера надвигалось наваждение. Лана создавала наваждения, как пишут сказки или разрисовывают карнавальные маски. Она приносила ему наваждение и вручала. Её сны становились его явью. Наваждения были невозможны, из сумасшедших домов. Их не принимал разум. Они не умещались в его опыт, не укладывались в его судьбу. Но она находила в нём малый сосудик, крохотный капилляр и вливала в его кровь наваждения. Он тихо сходил с ума, верил в наваждение, дорожил своим сладким безумием.
— В тебе течёт кровь Романовых. Ты из Романовых.
— Я? Михаил Соломонович Лемнер?
— Ты, Михаил Соломонович Лемнер. Лемнер-Романов.
— Но как такое возможно? — он пугался её горящих глаз. Такие глаза бывают у безумных открывателей, узревших среди галактик элементарную частицу. — Такое исключено.
— Что мы знаем о нравах принцесс Голдштинских? Или Рамштадтских? В ту пору богатые еврейские купцы ссужали деньги европейским дворам. Может, одна из принцесс отдала долг еврейскому купцу?
— Невероятно! — Лемнер уже был под наркозом. В нём тихо звенел сосудик, вливалось наваждение.
Он смотрел на каменные саркофаги. Минуту назад они казались глыбами, холодными, навеки остывшими. И вдруг потеплели. Камень стал прозрачным. Из него исходило свечение. Свечение коснулось Лемнера. Камни взывали. Он услышал, как в нём дрогнуло, откликнулось на зов. Зов доносился из камня, словно в глубине таилась родная жизнь. Она узнала Лемнера, потянулась к нему. Это был зов предков. Звенела, пела крохотная молекула его тела, в пояснице, у копчика, где из спинного мозга исходили жгуты нервных волокон. Там жила, трепетала молекула, делавшая его Романовым. Он тянулся к саркофагам, был готов упасть на них и рыдать. Слепящая молния вонзилась в него. Он превратился в свет и мчался по световоду, который вел сквозь род Романовых, а от них к Рюриковичам, к варягам, ходившим на ладьях по Волхову, к норманнским племенам среди гранитов с рунами и солярными знаками. Световод тянулся от царя к царю, от Михаила Романова к Петру и Павлу, к двум Александрам, к двум Николаям. К роковому подвалу, где гремели револьверы, и царь прижимал к груди цесаревича, и оба падали, а их добивал цареубийца в кожанке, с дымящимся револьвером.
Лемнер упал на каменный пол усыпальницы. Минуту был мёртв. Очнулся, видя над собой испуганное лицо Ланы, её целующие пунцовые губы.
— Боже мой, ты жив!
— Я побывал в том ужасном подвале. «С Ипатом пришёл, с Ипатом ушёл».
— Не ушёл. Ты Романов. У тебя есть права на российский престол. Но об этом ни слова! Это твоя смертельная тайна. Храни её до поры, когда измученная смутами Россия призовёт тебя!
— Хочу, чтобы ты стала моей женой, взошла на российский престол, — наваждение медленно его покидало. Он лепетал, лежа на каменном полу. Она его целовала.
— Не вздумай умирать, — ласкала она его. — Не то я стану вдовствующей императрицей!
Они обнимали друг друга. Из каменных саркофагов изливалось тепло. То была их родня.
Глава семнадцатая
Лемнер был зван в Кремль, третий раз за минувшее время. Не было названо имя приглашающего, но Лемнер сладко предчувствовал, что зван Президентом. Репетировал перед зеркалом эту встречу. То смиренно кланялся, потупив глаза, не смея взглянуть в лицо высочайшего повелителя. То восторженно улыбался, озарённый милостью обожаемого правителя. То твердо, как преданный воин, смотрел Президенту в глаза. Произносил уместные фразы. «Африка любит вас, Леонид Леонидович». «Величие России Африкой прирастать будет». «Мы все немного африканцы, не правда ли?»
Он вышел из машины на Ивановской площади и стал вчитываться в золотую надпись, бегущую под куполом Ивана Великого. «Тятя, тятя, наши сети притащили». То были слова гимна. В Кремле знали об африканском триумфе Лемнера. Знали, что бойцы зовут его «тятей». Быть может, Президент при встрече обратится к нему: «Здравствуй, тятя!» Но тогда возникнет двусмысленность. Если Лемнер тятя, то Леонид Леонидович Троевидов один из его детей? И тогда сети притащили из Африки в Кремль мертвеца? Неужели выкопали француза, зарытого пятками вверх?
«Господи, как странно устроена мысль. Начинаешь с триумфа, а кончаешь грязными пятками».
Лемнер шагал по брусчатке к дворцу и замер. Ему навстречу шёл Президент Леонид Леонидович Троевидов. Вылитый император Александр Первый. Царственная осанка, мягкое округлое лицо, светлые бакенбарды, голубые, как талая вода, глаза чуть навыкате. Президент вышел из дворца встречать Лемнера, так дорог он был Президенту, так высока была оценка африканского похода. Президент прошагал мимо, чуть улыбнулся, заметив восхищение Лемнера. Лемнер был не в обиде. Президент хотел сначала увидеть Лемнера, угадать его мысли и чувства и лишь позже принять в знаменитом малахитовом кабинете.
Лемнер шёл к дворцу, и перед ним вновь возник Президент Леонид Леонидович Троевидов. Всё те же голубые, как апрельская вода, глаза. Мягкие губы улыбались мимолетно мелькнувшей мысли. Шаг плавный, вольный. Так царь прогуливался по аллеям Летнего сада мимо мраморных статуй. Но удивляла быстрота, с какой
