севера. Ни земли, ни неба. Ни того, ни сего. А есть единство, когда существовал таинственный перешеек от Бога к миру. По этому перешейку совершился Великий Переход от Бога к миру. Новая Европа становится этим перешейком. Россия Мнимая и есть Европа Великого Перехода!
Разум Лемнера, ускользавший от пытливой прозорливости Чулаки, вдруг изнемог среди парадоксов. Обессилел от магических воздействий, приводивших к слипанию всего сущего. Мир казался огромным пластилиновым комом, где слились все цвета, образуя бесформенную серую массу.
— Вы, брат Лемнер, призваны защитить Великий Переход и не позволить карателю Светочу затеять «Очищение топором». Вы, Пётр Великий наших дней, соедините Россию с Европой, — вице-премьер Аполинарьев вздрагивал, как собачка корги.
— Но ведь нет ни дна, ни покрышки! Ни двора, ни кола! — Лемнер пробовал играть парадоксами. — Значит, нет ни Европы, ни России! А что есть? — Лемнер изнемогал от парадоксов, игра в которые не удавалась ему. — Что есть Великий Переход? От «того» к «сему», или от «сего» к «тому»?
— Великий Переход — это вы, брат Лемнер! Вы мост, по которому Бог переходит в мир. Пуповина, по которой течёт не подверженное порче мироздание! — публицист Формер стал на минуту памятником азиатскому поэту Абаю, но тут же вернул себе европейскую внешность.
Лемнер страшился мира, в котором царило единство. Он любил разделённый мир, где было и то и се, и пятое и десятое, и горнее и дольнее. Любил тёплые женские груди, тёмные, как бархат, и лиловые, как спелые сливы, соски. Любил тяжёлый пулемёт, бьющий по дворцу, и золотой пистолет, посылающий пулю в лоб.
«Я — Пётр Великий, ибо во мне кровь Романовых, — его мысль неслась по часовой стрелке. — Но я и Иван Грозный, потому что я Рюрикович, — его мысль неслась против часовой стрелки. — Иван Грозный убил сына железным посохом. Пётр Великий засёк сына на дыбе. Я отвёз сына на Северный полюс и превратил его в красную ледышку. Мне нужно встать и уйти».
Лемнер начинал вставать, но тяжёлая длань Чулаки удержала его.
Чулаки был страшен. Таким его пугались губернаторы и министры, а зеркала лопались, не выдерживая его отражения. Рыжие волосы стали, как медь, и дымились. Лицо раскалилось докрасна, и проступили кости черепа. Веснушки, как искры, сыпались со щёк и прожигали ковёр. Голос хрипел, как уличный репродуктор, объявляющий о начале войны.
— Вы, брат Лемнер, создали подразделение «Пушкин» и покорили Африку. Вы закопали французского геолога пятками вверх, ибо тот проповедовал в Африке европейские ценности и мешал Великому Переходу. Теперь его пятками лакомятся термиты. Вы создадите армию «Пушкин», отправитесь на Украинский фронт и совершите подвиг. Наши европейские друзья укажут вам наилучший участок для подвига. Вы вернётесь в Москву победителем, героем, народным любимцем. Всю мощь своей армии «Пушкин» обрушите на Президента Троевидова и его клеврета Светоча. Огнемётом «Солнцепёк» пройдёте по всем губерниям и выжжете всё, что мешает Великому Переходу. Губернаторов, министров, учёных, инженеров, журналистов, писателей, учителей, священников. Всех, кто мучает народ несуществующей Русской Мечтой, несуществующими русскими кодами. Кто называет Европу «гнездом Сатаны». Кто мутит мир революциями. Ваш гнев будет праведным, беспощадным. Вы сожжёте всё, что является Россией Подлинной, и останется Россия Мнимая. Это будет «Очищение Солнцепёком»!
Изо рта Чулаки летели языки огня. Воздух раскалился. В нём пахло железной окалиной. Реторты с растворами бурлили. В них кипели голубые, алые, зелёные жидкости. Выпадали осадки. Сотворялся философский камень, превращавший слова Чулаки в самородки.
Лемнер ощутил буйную мощь. От неё взбухли мускулы, расширилось сердце, воля устремилась в Кремль, где изувер и мучитель Светоч держал в колбах заспиртованных мучеников, что погибли во имя Великого Перехода. Он был готов мчаться в казарму подразделения «Пушкин», поднимать «пушкинистов» и вести их на Кремль. Но в едком тумане сгоравшего железа, в ядовитых дымах алхимической лаборатории проплыл восхитительный образ. Лана, как видение, возникла и положила на лоб Лемнера прохладную руку. И спала завеса. Перед Лемнером сидел огромный жёлтый попугай и нацелил кривой, как клещи, клюв. К Лемнеру вернулась чуткость и ясность мысли. Этой ясной мыслью он ощипал попугая, жёлтые перья осыпались, и открылось пупырчатое мерзкое тело, лысая голова с костяным уродливым клювом. Жёлтая птица пропала. Чулаки был лжец, обольститель. Не было России Мнимой. Не было Великого Перехода. Был Лемнер, идущий путем Величия.
— Вы меня услышали, брат Лемнер?
— У меня хороший слух, брат Чулаки.
Он собирался уйти, но Чулаки хлопнул в ладоши. Арапы в белых тюрбанах внесли в кабинет огромную клетку и поставили перед Чулаки. В клетке сидел Президент Леонид Леонидович Троевидов.
Лемнер ахнул, кинулся к дверям, удержался на месте. Смотрел на Президента сквозь железные прутья. Всё то же поразительное сходство с императором Александром Первым. Но мягкое округлое лицо осунулось. Бакенбарды поблекли, в них появилась седина. Водянистые голубые глаза были полны слёз. Президент сидел на железном полу клетки, поджав к подбородку колени. Рядом стояла жестяная миска с собачьим кормом. Пахло псиной.
— Суд над преступником, бывшим Президентом России Леонидом Леонидовичем Троевидовым объявляю отрытым. Встать, суд идёт!
Чулаки и апостолы встали. Встал и Лемнер, становясь соучастником беззаконного судилища.
Арапы принесли тёмные судейские мантии и четырёхугольные колпаки. Все обрядились в средневековые одеяния, каждому вручили деревянный молоток. Лемнер путался в мантии, поправлял съезжавший колпак. Молоток выпадал из рук. Лемнер понимал, что его принуждают к злодейству. Президент Троевидов попытался встать в клетке, но ударился головой о прутья и со стоном сел.
— Господа благородные судьи, мы судим преступника Троевидова судом народов, которые незримо присутствуют в зале Гаагского трибунала. Пусть каждый из вас, благородные судьи, прежде, чем вынести вердикт, перечислит преступления, в которых обвиняется бывший Президент Троевидов. Начну первый, господа!
Чулаки был грозен. В его лице появилась синева воронёного ствола. В глазах полыхал чёрный жар. Веснушки казались прорастающей железной щетиной. В нём бушевала яростная непреклонность жестоковыйных предков, что изводили ханаанские племена, предавали заклятию города, клали народы под молотки и железные пилы. Деревянный молоток в кулаке Чулаки стал железным. Президент в клетке с ужасом смотрел на это оружие убийства.
— Этот человек, перед которым ещё недавно трепетала Европа и падали ниц бессловесные народы России, обвиняется. В убийстве Бориса Ефимовича Штума, застреленного по его приказу на Кремлевском мосту. В убийстве мэра Санкт-Петербурга Анатолия Сверчка, которого в бане захлестали железным веником. В умерщвлении первого Президента России Бориса Николаевича Лебёдушкина, которого Троевидов уложил под хирургический нож, и тому вместо сердца вживили змею. Всё это были выдающиеся деятели русской политики, что сближали первобытную Россию с цивилизованной Европой. Их обезображенные тела
