Израилевы». Но невзирая на весь модернизм, Анатолий Ефремович Чулаки жил в загородном поместье Красавино, как русский аристократ восемнадцатого века. Он восстановил из руин усадьбу графа Шереметева. Насадил чудесный парк. Поставил среди аллей мраморные статуи. В слугах держал арапов в белых тюрбанах и чувяках с загнутыми мысами. В усадьбе сновали карлицы и карлики. Устраивались костюмированные балы. Гости одевались в античные туники и тоги, а сам Чулаки являлся в золотом венце цезаря. Играли в «пастушек», легкомысленно одетые барышни забирались на деревья, а гости стояли под деревьями и манили пастушек на землю. Устраивались рыцарские турниры, венецианские маскарады, королевские охоты, состязались чтецы, подобные Фидию и Цицерону. Именно в эту загородную усадьбу Красавино был зван Лемнер.
Въезд в усадьбу украшали ворота с каменными львами. Лемнера пересадили из автомобиля в золочёную карету. Её влекли шесть лошадей со страусиными плюмажами. Управлял каретой горбун. На его горбу сидела смешливая карлица. Лемнер, зная театральные наклонности Чулаки, ждал, что его оденут в наряд сарацина, или испанского гранда, или оставят в набедренной повязке дикаря, украшенной морскими ракушками. Но ему оставили его платье и ввели в дворцовую залу. Среди колонн под хрустальной люстрой танцевали кавалеры и дамы времён Людовика, короля-солнце. Лемнер небрежно станцевал менуэт, и его провели в кабинет. Готические витражи, дубовые стены, столы с дымящими ретортами, склянки с разноцветными растворами. Циркуль, мастерок, песочные часы, аптекарские весы. Казалось, здесь искали философский камень и лишь недавно прервали поиски.
Навстречу поднялся Анатолий Ефремович Чулаки, а вместе с ним апостолы вероучения России Мнимой, братья ордена Великого Перехода. Режиссёр Серебряковский, публицист Формер, ректор Лео, вице-премьер Аполинарьев. Все в тёмном, в застёгнутых на горле рубашках, похожие на баптистских пресвитеров.
— Брат Лемнер, прежде, чем начать разговор, признайтесь. Вы уже побывали в Кремле, в этой ужасной кунсткамере с железным шкафом? Светоч, этот истязатель, держит в шкафу заспиртованного брата Бориса Штума. Вы там были?
Веснушки на лице Чулаки казались рыжими мошками. Лемнер смотрел, как мошки перебегают с одной щеки на другую. Это был признак коварства. Одно неверное слово, опрометчивое признание, легковерная искренность, и Лемнер погиб. Апостолы смотрели на него одинаковыми неверящими глазами, у каждого на переносице взбухли одинаковые морщинки.
— Вы побывали в Кремле у Светоча?
Лемнер старался не выдать себя. Заслонялся скабрёзной картинкой, на которой Чулаки в собачьем ошейнике держал в зубах женскую туфлю, и Алла хлестала его плеткой.
— Вы первый, к кому я пришёл, брат Чулаки, — солгал Лемнер, удивляясь лёгкости своей лжи.
— И вы не знаете, что этот кровавый палач замыслил очередную «Чистку топором»? Под эту чистку попадаем мы, братья ордена Великого Перехода, как прежде уже попали братья других орденов, «Кёльнской звезды», «Толедской свирели», «Иерусалимской свечи».
«Абиссинских пилигримов», — чуть было не добавил Лемнер. Заслонился картинкой, на которой Алла оседлала костлявый хребет Чулаки, била острыми пятками, а тот норовил куснуть её колено.
— Ничего не знаю о «Чистке топором», — снова солгал Лемнер, представляя, как кинет на лохматую плаху рыжую голову Чулаки, и она, хлопая веками, покатится по эшафоту, кусая доски.
— Что ж, брат Лемнер, рады вашему возвращению из Африки, — Чулаки обнял Лемнера, и тот почувствовал, как быстрые пальцы пробежали по его позвоночнику, словно перебирали кнопки флейты.
— Вы прекрасный постановщик, брат Лемнер, — режиссёр Серебряковский убрал с переносицы морщинки. — Ваш корабль с африканками — это настоящий спектакль. Я ставлю в театре «Пиковую даму». Чёрная студентка Анзор — непревзойдённая Лиза! Она так ловко вскарабкалась на мачту!
— Вы заметили, у неё на ногах шесть пальцев? Возможно, её предкам так было удобнее срывать бананы, — публицист Формер имел обыкновение посещать салоны красоты и смотреть, как женщинам делают педикюр.
— Я заметил, они отличаются набожностью и могли бы всем племенем уйти в монастырь. Можно в мужской. Своими выпуклыми глазами они напоминают собачек корги, — вице-премьер Аполинарьев курировал в правительстве сельское хозяйство и разводил собачек корги. Собачки вечно дрожали, и Аполинарьев научился у собачек вздрагивать и нежно поскуливать.
— Как жаль, что на вашем корабле, брат Лемнер, мы не увидели нашу общую любимицу Франсуазу Гонкур. Её сразила ваша пуля, брат Лемнер, — ректор Лео печально закрыл глаза. Лемнеру захотелось положить на них пятаки.
— Видите ли, брат Лемнер, — Чулаки пояснил Лемнеру, что опечалило брата Лео: — Франсуаза Гонкур была отправлена нами в Африку, чтобы незримо оберегать вас. Она полюбила вас, и когда рядом с вами появилась другая женщина Лана Веретенова, Франсуаза взревновала и решила убить соперницу. Но вы её подстрелили. Увы, в любой профессии бывают осечки.
— Только не у моего пистолета, — деликатно возразил Лемнер.
— Все, кого вы, брат Лемнер, считаете чёрными студентками московских вузов, на самом деле окончили Высшую школу экономики. Мы подготовили их к переброске в Африку. Место несчастной Франсуазы Гонкур займёт моя любимая ученица Аума.
Лемнер понимал, его подозревают в связях со Светочем. Но было много картинок, которыми он заслонялся, скрывая правду. Сцена ада, где черти ввинчивают в глазницу брата Серебряковского железный болт. Жуткое доение, когда брат Аполинарьев мычал коровой и норовил ударить копытом подойник. Парад памятников, в которые превращался брат Формер, залезая нагишом на табуретку. Все эти картинки спасали от разоблачения. Подозрения отпали. Он был безупречный член братства Великого Перехода, исповедник вероучения России Мнимой.
— Светоч вернул вас из Африки, брат Лемнер, чтобы под вашим командованием создать армию «Пушкин» для победы на Украинском фронте, — Чулаки сидел под готическим витражом, похожий на разноцветную африканскую бабочку. — Не верьте! Он создаёт из вас армию карателей. Она должна кроваво расправиться с нами, исповедниками России Мнимой. Россия Мнимая — это Европа. Не правда ли, брат Серебряковский? Ваши волшебные русские спектакли идут во всех европейских столицах.
Режиссёр Серебряковский кивнул, как кивает утомлённый похвалами маэстро.
— Брат Чулаки попросил меня открыть вам, брат Лемнер, смысл парадоксов. Тех, что мучили вас в Африке. Европа сбрасывает ветхое облачение и облекается в сверкающие ризы. Она стряхивает перхоть изношенных «европейских ценностей» и провозглашает нетленные ценности. Она зовет нас к истокам творения. В то первое мгновение, когда сотворённый мир ещё не был удалён от Бога, ещё трепетала пуповина, соединяющая мир с Богом, и мир не был подвержен порче разобщения. Но всё было едино. Нет ни добра, ни зла. Ни дня, ни ночи. Ни мужчины, ни женщины. Ни цветка, ни звезды. Ни рождения, ни смерти. Ни Бога, ни дьявола. Ни льда, ни пламени. Ни камня, ни хлеба. Ни рыбы, ни мяса. Ни кола, ни двора. Ни шила, ни мыла. Ни дна, ни покрышки. Ни юга, ни
