западня, от этой старухи можно ждать чего угодно) и приходит в шале в этот же день. Минуты Нины Кандинской сочтены. Нина Николаевна открыла дверь уже знакомому человеку. Через короткое время все было кончено.
Конечно же из дома ничего не пропало! Ни деньги, ни тем более картины. Зачем? Хагер-старший теперь очень богатый человек. Его наследники будут обеспечены на всю жизнь. Зачем ему, сыну немецкого боевого генерала, барона, воровать несколько тысяч франков?! Это ниже его достоинства.
А сейчас о третьем просчете Нины Николаевны. Просчету почти двадцать шесть лет, и его зовут Александр. Когда я говорил Нине про то, что ее муж писал не только музыку на холсте, но и другие чувства, включая оргазм, я увидел ее расширенные от удивления глаза. Уже тогда мне показалось, что тут что-то кроется. Что? Это не лежало на поверхности, но для меня стало очевидно, что такая теория крутилась в голове у других людей тоже. В частности, как выяснилось, у Клауса Хагера. Нина вспомнила про открытку из Берлина, нашла ее в архиве и была уверена, что надежно спрятала ее в потайное отделение рядом с драгоценностями.
Далее. Если бы она мне сразу сказала, что надо достать из письменного стола и привезти ей, я бы никогда не смог расследовать ни ее преступления, ни убийство, совершенное Хагером-старшим. Но Нина не хотела говорить мне правду. Не хотела, не могла и не доверяла. Я, по всей видимости, под присмотром Пилар должен был забрать одну папку версии номер три, не вдаваясь в подробности. Горничная должна была как-то ее упаковать, перевязав скотчем, и все. Почему ее не достала Пилар? Очень просто: на всех папках все надписи были сделаны по-русски. Испанка же была чрезвычайно глупа, она бы ничего не поняла и все бы перепутала. Папку версии номер три должен был достать «несмышленыш» и благополучно доставить ее в Швейцарию на следующий день. И еще, Нина хочет отправить меня в Германию искать следы бывших учеников Кандинского. Но в разговоре с Лифарем просит найти только одного. Клауса Хагера. Лифарь соглашается, и моя поездка тут же отменяется. Почему? Это меня удивило и насторожило одновременно. Где-то в доме Кандинских жила ложь. А теперь последнее. Кандинская много раз говорила мне, что делает большую главу «Копии и подделки». Но материала, который я набрал для этой главы, хватило бы только на три, максимум четыре страницы. Где же эта большая, объемная информация? Откуда ей взяться? Я подозревал с самого начала, что здесь что-то не то. Как показала та ночь в ее кабинете, я оказался прав. Уже к лету стало ясно, что слова Н. Н. К. о том, что она берет меня на работу для составления каталога-резоне, – чистая ложь. Никто уже ничего не составлял. Все было готово. Речь шла только о чем-то ином. О чем, я мог только слегка догадываться после разговора с Лифарем в кабаре «Распутин». Пахомовы, рекомендуя меня к ней на работу, сказали: «Умненький мальчик». Но не раскрыли понятие «ум». Да, Нине Николаевне было бы любопытно расшифровывать это понятие. Не удосужилась. Между тем ум – это всего лишь свойство человека к анализу. Чем сферичнее анализ, тем человек умнее. Кандинской нужен был умненький (в ее понимании) исполнитель, а не анализирующий происходящее молодой крючкотвор. Но она ошиблась в восприятии помощника или, вернее, совершенно не думала об этом. Возможно, если бы Нина Николаевна рассказала мне всю правду, ее жизнь не оборвалась бы так трагически. Но что поделать. Мы все ответственны только за наши слова и поступки.
Теперь «загадочные» цифры из письма Сержа Лифаря. На самом деле в них нет ничего загадочного. В каталоге-резоне (в первой версии) в разделе «Немецкий период» в предисловии к главе дается составителем (Ниной Николаевной) следующая информация: «за период жизни в Германии художник написал 159 картин маслом и 300 акварелей». В том же каталоге-резоне (в той же первой версии) приводится только 259 работ (акварели и масло), находящихся в разных руках. То есть бесследно исчезло еще двести шедевров. По версии Нины Николаевны, которую она сообщает всем в каталогах номер один и номер два, они были сожжены нацистами в Берлине. Это давало, кстати, лишний вес и художнику, и его выжившим шедеврам. Если бы они неожиданно появились на свет, как хагерские, стройной системе, выстроенной после войны вдовой художника, настал бы конец. Но ведь они же были. Были и куда-то делись. По-видимому, хорошо обнищавшему Лифарю Нина Николаевна обещала серьезный денежный куш в случае нахождения информации, связанной с исчезнувшими шедеврами. Это же было бы гениально: найти старые документы-акты об уничтожении двухсот работ художника «дегенеративного искусства». За это можно уже дать не те копейки, которые я выдал ему на поездку. Наверняка старший брат, спасая для Клауса семьдесят одну работу, составил акт об уничтожении. Это же аккуратные немцы. Все должно быть задокументировано. Хорошо зная Сержа, она понимала, что на поездку весельчак и балагур запросит очень много тысяч чего-то. Ничего не сделает и все прогуляет. Деньги (небольшие, но достаточные) должен дать мальчик, а вот большой куш пообещает сама мадам. Вернемся к цифрам. В 1980 году были еще живы многочисленные бывшие нацисты и просто свидетели, способные поведать правду об исчезновении полотен и даже предоставить документы. Если кто-то из оставшихся в живых учеников знает цифры, он может знать и судьбу картин. С документами об уничтожении карта Клауса и Ханса Петера окончательно бита. Сопоставив количество иллюстраций в каталоге с цифрами из письма, мой пазл окончательно сложился.
Есть еще один примечательный момент во всей этой истории. Это закладка на странице в иллюстрированном сборнике, который был выпущен Музеем тридцатых годов, посвященной дизайнеру Рульманну. Он скончался в год переезда Кандинских в Париж. Его вдова доставила заказанный стол вновь прибывшим и подружилась с четой покупателей. После смерти Рульманна его супруга (согласно завещанию?!) закрывает мастерскую и остается единственной владелицей всего того, что создал ее муж. Она продает вещи, устраивает аукционы и создает нетленное имя своему умершему супругу.
У меня нет никаких доказательств, кроме рассказа самой Нины Николаевны, о дружбе двух семей. Хотя есть еще закладка в книге. Просто идея Нины Николаевны о том, что и как делать с наследством ее мужа, слишком похожа на то, что сделала мадам Рульманн. Правда, ученик превзошел учителя. Вернее, ученица – учительницу. Во много сотен раз. Но и масштабы у покойных мужей были разными.
Почему я не рассказывал это раньше, почему не вывел убийцу на чистую воду, поведав
