Так называемый провенанс. Впрочем, вы профессионал, что я вас учу…
– Александр Андреевич, есть вещи, в которых я уверен. Посмотрите на левый нижний угол картины. А вот фотография этой же картины в Третьяковке. Видите различие? Немного, но есть. Кроме того, моя картина чуть большего размера. Если бы делали, я извиняюсь, фуфло, сделали бы точно по образцу и в соответствии с размером. Вот, собственно, откуда моя уверенность. Но есть еще одна важная вещь. Я сделал химический анализ краски. Вот он… Прикреплен на скотч в прозрачном файлике, видите, сзади картины. Так вот анализ показал, что все краски – того времени! Вы знаете, за сколько была продана самая дорогая картина Пименова? Нет? Я вам скажу. Три миллиона долларов. Так та, за три миллиона, просто ничто по сравнению с этой.
– Соглашусь. Мало того. Затрудняюсь сам оценить «Новую Москву». Для меня ей нет цены. Хотя, в принципе, цена есть на все. Спасибо, что показали такой шедевр. А теперь простите, я должен идти.
– Подождите, дорогой! Еще пять минут. У меня к вам предложение. И я должен вам кое-что рассказать…
В моей улыбке, очевидно, было слишком много скепсиса. Можно было только представить, какую цену я сейчас услышу… Или хуже того, лысый торгаш предложит мне поспособствовать ему в продаже моим многочисленным знакомым. Терпеть не могу этого. И знакомить не люблю никого. Пару раз нарывался на претензии после того, как оказывал кому-то услугу. Хватит. Никаких процентов со сделок мне не нужно. Слава Богу, есть что «кушать», хотя по-русски так говорить нельзя. Но «все» говорят. Просто хочется спокойно жить. Без претензий от недоумков. И от друзей тоже.
– Я думаю, «Новая Москва» должна стоить от десяти до двадцати миллионов долларов. Конечно, если бы это был не советский художник, а какой-нибудь раскрученный европеец типа Магритта[105] или Ван Донгена[106], то на лондонских аукционах все бы взлетело до небес. Культовая работа. Определяющий сюжет. Жемчужина Третьяковской галереи. Да что тут говорить! Кстати, у меня есть уже пара клиентов, которые предлагают серьезные деньги, но сейчас речь не об этом. Мне нужна ваша помощь. Вообще, я собирался вас найти через общих знакомых, достал ваш телефон, ой, простите, я это уже говорил. А тут вижу, у меня в магазине сам адвокат Добровинский. Судьба.
– Или карма. Так чем я могу вам помочь?
– Видите ли, дорогой мэтр, никто не возьмет эту работу и не даст за нее ни копейки, если не будет серьезной искусствоведческой экспертизы и обязательно из той же Третьяковки. Все было бы хорошо, но не все так хорошо. Простите за тавтологию. Друзья из ТэГэ, в смысле из Третьяковской галереи, мне так и сказали: «Тебе никогда эту работу не признают. Никто не захочет рисковать своим креслом для того, чтобы обесценить их собственный шедевр. Так что даже и не пытайся. А если отнесешь туда, они еще сольют все в СМИ, назовут грязным фуфлом, и ты ее не продашь даже на Измайловском блошином рынке на вес». Вот мое предложение вам. Убедитесь, пожалуйста, что это настоящая работа, сами. Это для начала. У вас же есть с чем сравнить. Я все видел по телевизору, когда вы делали с журналисткой экскурсию по квартире. Соберите (если хотите) у себя консилиум экспертов. Не Третьяковкой единой… Когда вы получите мнение экспертов страны, именно вам Третьяковка не откажет. Как я уже сказал, у меня есть пара клиентов в голове. Думаю, что получу десять миллионов. Больше у нас никто не потянет. Предлагаю долю…
– Простите, никаких долей мне не надо. Я принципиально всю жизнь работаю без партнеров. Не мое, знаете ли…
– Извините. Я хотел как лучше. А получилось как всегда. Черномырдина помните? Гениальное изречение. Тогда попробуем по-другому. С десяти миллионов я хотел вам предложить пять. Пятьдесят на пятьдесят. Но если вы так не хотите, есть другой подход. Может, он вас заинтересует. Если вы докажете, что это настоящая вещь, я продам вам ее за те же пять. Так вас устроит? А еще я привезу вам «Новую Москву» домой, в офис, куда хотите, и оставлю на месяц. Без залога. Если вам доверяют почти все олигархи страны, я тоже доверю вам девушку в автомобиле. Идет?
Пожав плечами, я сказал, что подумаю, затем, оставив визитную карточку и пожелав всего самого лучшего, немного озадаченный увиденным и услышанным, откланялся.
Вечером был ужин тет-а-тет с любимой, и время уже поджимало. Пожилой владелец «Новой Москвы» провожал меня до машины, цокал языком, сыпал восточными комплиментами и, откровенно говоря, начинал действовать на нервы легкой навязчивостью.
В машине на заднем сиденье думалось значительно лучше, чем в грязноватом магазине. Что-то было скверное и несуразное во всей этой истории. Да, у него шедевр. Но вещь надо проверять, узнавать ее происхождение, поднимать архивы и так далее. Работа крайне интересная, но времени на это уйдет уйма. А сколько он мне предложил на все исследование? Один месяц? Не управлюсь. Хотя бы полгода. С другой стороны, «Новая Москва» в нашей гостиной? О чем еще мечтать коллекционеру? Я даже не представляю, что можно хотеть найти и приобрести после этого? Леонардо да Винчи? Гогена? Магритта или Дали?
Путь на дачу и к ужину был сильно усеян пробками. Пришлось закрыть глаза, помечтать, подумать и кое-что вспомнить…
Якобы пролетарский художник, лауреат двух Сталинских и одной Ленинской премий, был совсем не пролетарского происхождения. Практически ровесник XX века, Юрий Пименов родился в семье присяжного поверенного и очаровательной дочки московских купцов из клана Бабаниных. В какой-то мере баловень судьбы, он учился в великом ВХУТЕМАСе в его самые знаковые двадцатые годы, затем, став одним из учредителей знаменитого Общества станковистов (ОСТ), как видный ОСТовец, в конце двадцатых отправился в путешествие по Европе, переболев немецким экспрессионизмом, стал живописцем, графиком, сценографом и плакатистом.
Но все складывалось в тридцатых годах очень непросто.
Вполне ожидаемо для всех и неожиданно для некоторых выходит «Постановление о перестройке литературно-художественных организаций», сразу уничтожившее все возможные и невозможные объединения. Тут же, естественно, одну из книг с иллюстрациями Юрия Ивановича снимают с печатного станка, а графику художника признают формалистической. Приговор. Работы нет, журналы отказывают, люди шарахаются. В трудные минуты на помощь приходит супруга – Наталья Бернадская. Она зарабатывает стенографией и таким образом содержит всю семью. И вот тут-то и проявляется талант художника.
Пименов обводит вокруг пальца властей предержащих, продажных во все времена критиков и омерзительных конформистов. Он уходит от требуемого сталинского соцреализма и
