Да, она заслужила смерть. Но она заслужила и последнее земное ложе. Собственную постель.
Это так понятно мне. А полиции? Это уже не имеет значения.
До сегодняшнего дня преступление считается официально не раскрытым.
Что же касается меня, то я думаю, что в течение этих сорока с лишним лет факт того, что преступление так и не было раскрыто, не так уж и плохо.
Как ни странно, ни убийце, ни жертве до определенного времени не хотелось бы даже на том свете раскрытия тайн их преступлений.
И вот почему. Если бы выяснились имена, мотивы, история взаимоотношений всех людей в этом каскаде событий, то:
Для Ханса Петера была бы сразу наложена страшная, несмываемая печать на всех тех, кого он любил и ради кого пошел на омерзительное убийство. Наследство, которое он планировал оставить детям и внукам, было бы обесценено его поступком. Ну кто бы купил хоть один шедевр в крови от офицера SS и убийцы? Даже честное имя его брата Клауса не спасло бы спрятанные шедевры от грязи. Кроме того, не очень понятно, кому все-таки принадлежит коллекция, состоящая из семидесяти одной работы… Фонду Кандинского? Клаусу Хагеру? Его старшему брату? Миру? Германии? Или все должно быть продано на благотворительном аукционе?
Для Нины Николаевны рухнула бы вся тонко выстроенная и непоколебимая до нынешнего дня система узурпированного владения любовью и памятью великого русского художника Василия Васильевича Кандинского. Для нее быть поруганной вдовой и где-то по большому счету мошенницей – все равно что аутодафе.
Однако за сорок с лишним лет страсти и обсуждение жуткого преступления в Гштаде 2 сентября 1980 года постепенно остыли.
Настало время, чтобы кто-то наконец открыл тайну письменного стола…
И я даже знаю кто.
Александр Добровинский.
1980–2023 гг.
Париж – Москва.
Подделка
Как обычно в таких местах, на стенах лавки была представлена полная мешанина жанров и стилей. Однако опыт показывает, что надо просмотреть ряд за рядом. По крайней мере, так делали все главные коллекционеры шестидесятых, приложившие руку к моему образованию. Даже бездарная мазня достойна того, чтобы пройтись по ней взглядом. Мы учимся всю жизнь, и поэтому копии, реплики, подделки стоят того, чтобы их скрупулезно рассмотреть. У этого копииста такая манера, а вот здесь талантливый человек тратит себя на заказное фуфло. Учишься же и на хорошем, и на плохом.
Похоже, что хозяин лавки, приземистый лысоватый человек не чуждой мне древней национальности, меня узнал. Во взгляде антиквара сквозил мало кому знакомый профессионализм. Только натренированный годами продавец старины следит глазами – нет, не за тобой, совсем нет. То, как ты дышишь, чихаешь от вековой пыли, и даже как ты одет, профессионалу неинтересно. Он следит за твоим взглядом. Если пока еще не покупатель чуть дольше держит глаза на иконах или, скажем, на фарфоре, можно сразу понять его пристрастия и коллекционерские предпочтения. Я, например, собираю XX век. Попробуй заговори со мной о романтизме передвижников. Мне сразу станет безумно скучно, и я убегу из недружественного помещения. Но стоит сказать одно слово про Родченко[100], Степанову[101], Попову[102], Лисицкого – и меня моментально заинтересует и хозяин, и его магазин. Так устроен мир коллекционеров. Так устроен мир торговцев прошлым.
В этот вечер лысый еврейский человек действовал безошибочно. Ошибся, как ни странно, не он, а я.
– Вас интересует XX век, скорее всего? Давно хотел с вами познакомиться. Вы же адвокат Александр Добровинский? Позвольте представиться – Виген. Владелец здешнего магазина. Я уже каким-то чудом достал ваш телефон и сегодня, представляете, прямо сегодня, собирался вам звонить.
Кавказец… А как похож по типажу…
– Прошу вас, не обращайте внимания на то, что здесь висит: все лучшее у меня в кабинете. Мне кажется, я смогу вас чем-нибудь удивить, если не порадовать.
Дальше в воздух взлетела короткая рука в темном рукаве пиджака, и затем она же приоткрыла уставшую от истязаний дверь, ведущую, по всей видимости, в личный кабинет Вигена Левоновича.
Именно так его назвала продавщица.
В комнате действительно было намного интереснее, чем в магазине. Во-первых, там было прибрано и не пыльно. Во-вторых, вещи были очень качественные и достойные внимания. Правда, к интересующей меня эпохе ни иконы, ни холодное оружие, ни мелкие и средние Левитаны с Айвазовскими отношения не имели. Из роскошного серебряного самовара, на мой взгляд, работы самого Овчинникова[103], налился чай. Политес требовал разговора и улыбок.
– Много раз я видел по телевидению и в интернете вашу дачу и квартиру. Честно скажу, впечатлен. Уже какое-то время хотел вас найти и переговорить по одному деликатному делу. Я внимательно смотрел, а потом и пересматривал интерьер вашей квартиры. Знаете, что меня заинтересовало? Я вам скажу…
«С такой постановкой речи и мысли он точно не кавказец», – подумал я и стал прислушиваться еще более внимательно.
– …У вас потрясающая коллекция работ Юрия Пименова[104]. Я насчитал восемь шедевров.
– Двенадцать.
– Прошу прощения. Ни в коем случае не хотел вас обидеть. Но вопрос слишком деликатный… и денежноемкий.
– Виген Левонович, я, конечно, из семьи гинекологов, но не акушер. Вы не могли бы уже родить что-нибудь конкретное?
– Понимаю, понимаю. Сейчас я покажу вам одну вещь и надеюсь, вы сможете мне помочь. Когда-то в одном интервью вы говорили, что это лучшая отечественная картина первой половины XX века. Она висит в Новой Третьяковке. А у меня авторская копия. Впрочем, вполне может быть, что в Третьяковке авторская копия, а вы сейчас увидите оригинал.
С этими словами хозяин магазина, кабинета и некой авторской копии аккуратно поставил на треногу большое полотно и нежно снял с него покрывающую картину холщовую тряпку.
Да, это была она. И я много раз об этом публично говорил. По моему мнению, эта работа – главный шедевр нашей живописи XX века. Отвернувшись от зрителя, женщина как бы выплескивала на него красоту и элегантность города после дождя. Этот уезжающий вдаль великолепный кабриолет, этот расцветающий под явно майскими лучами проспект, эта загадочность дамы в автомобиле, в затылке которой может померещиться только что истерзанный и брошенный в мятой постели и уже забытый любовник, эта радость весны и торжество молодости – все это видится в совершеннейшем шедевре Юрия Пименова «Новая Москва».
– Да, работа превосходна. Не знаю, авторская копия это или нет, но она дышит. Для живописи это очень важно. Авторская копия? Все может быть. Надо разбираться. У вас есть экспертизы? Вы ее кому-то показывали? И очень важен источник происхождения вещи.
