находятся в стеклянных колбах. Троевидов показывал колбы послам африканских стран, говорил: «Они сделали европейский выбор!» Я, как Верховный судья Гаагского трибунала, заявляю, что доставленный в клетке экс-президент Троевидов виновен! — Чулаки с размаха ударил молотком по прутьям клетки. Прутья страшно прозвенели. Леонид Леонидович Троевидов сжался, закрыл уши ладонями, спасаясь от ужасного звона.
Лемнер сострадал Президенту, хотел вызволить из постыдного плена. Но клетка была на замке, а ключ таился под чёрной мантией Чулаки.
Публицист Формер, ласковый, как породистый кот, сладкий, как мармелад, вдруг стал шершавым, как наждак. На его маслянистом сияющем черепе вздулись чёрные бугры. В них кипела ненависть. Казалось, они прорвутся, как грязевые вулканы, и хлынет раскалённая грязь. Его замшевый голос превратился в клёкот. Он отхаркивал слова, которые летели в клетку, жгли Президента Троевидова. Тот метался, кричал от ожогов.
— Братья, мы старались вырвать у России её имперские клыки. Хотели превратить Россию из саблезубого тигра в травоядную лань. Мы в этом преуспели. Но Троевидов вставил России её имперский клык, вернул саблезубую империю. На кровавом аркане втянул Чечню в Россию, поставил в вонючее русское стойло. Оторвал у беззащитной Грузии Абхазию и Осетию. Теперь две эти мерзкие карлицы тешут Троевидова в его имперском дворце. Он вторгся в Сирию, сделал её русской колонией. Захватил Крым, превратив чудесную античную амфору в свою ночную вазу. Напал на Украину, тащит чудесную свободолюбивую страну в зловонную русскую берлогу. Братья, Троевидов совершил преступление против человечности. Возродил российскую империю и натравливает на Европу. Виновен!
Формер ударил молотком по клетке. Президент Троевидов шарахнулся и разбил о прутья затылок. Собачий корм вылетел из миски и рассыпался по клетке. Один из бугров на черепе Формера лопнул, и потекла раскалённая слизь.
Вице-премьер Аполинарьев вёл себя неспокойно. Вздрагивал, гладил себе живот. Под мантией был чёрный сюртук, который раздувался на животе. Под сюртуком шло непрерывное шевеление. Иногда из ворота сюртука выглядывала собачья мордочка с вислыми ушами. Аполинарьев целовал собачий носик, приговаривал: «Люблю тебя, Мисюсь!» Собачка пряталась. Через минуту выглядывала другая мордочка с розовыми глазами. И её Аполинарьев целовал в носик, приговаривая: «Люблю тебя, Зюзю!» Мордочка скрывалась. Под сюртуком слышалось тихое повизгивание. Аполинарьев напоминал животное из отряда сумчатых. В его брюшной сумке пряталось множество собачек корги. Он поцеловал собачку с васильковыми глазами по имени Туту и произнёс:
— Братья, Троевидов виновен! Он взорвал газопроводы «Северный поток» и отсёк Россию от Европы. Не просто от европейского рынка. Он замуровал окно, которое Петр Великий прорубил в Европу. Он направил русскую нефть и газ в Китай, способствуя могуществу Китая, граница которого очень скоро пройдёт по Байкалу. К тому же он не любит собачек корги. Виновен!
Аполинарьев ударил деревянным молотком по клетке. Сюртук расстегнулся, множество собачек корги разбежалось по кабинету. Стали хватать рассыпанный по полу собачий корм. Аполинарьев ловил собачек, засовывал под сюртук. Собачки забирались в брюшную суму и затихали.
Лемнера тяготило судилище. Президент в клетке являл собой посрамлённое Величие. Жизнь русских властителей, как всегда, завершалась поношением. Лемнер, согласно предсказанию, шёл путями Величия. Как уберечься от поношения? Как запечатлеть свой образ в ореоле Величия?
Ректор Высшей школы экономики Лео нетерпеливо поигрывал молотком, целя в голову Президента Троевидова. От удара спасали прутья клетки.
— Как тупой громила топчет сапогам клумбу экзотических цветов, так Троевидов затоптал все духовные, политические, культурные побеги, сочетавшие Россию с Европой. Засыпал колодцы, из которых изнывающий от жажды русский человек пил живую воду Сены, Темзы, Тибра, Рейна, Гудзона. Где наша чудесная молодёжь, выходившая с белыми ленточками на Болотную? Где наше удивительное телевидение с великими телеведущими? Одни задохнулись в петле, другие томятся на чужбине, третьи сломлены тюрьмой.
Где эталоны нашей совести «Мемориал», «Сахаровский центр», «Эхо Москвы»? На их месте Троевидов построил казармы и центры военной подготовки. Своим кумиром Троевидов выбрал царя Александра Третьего, с его культом военщины и еврейскими погромами. Братья, готовьтесь, что на ваши смокинги скоро пришьют жёлтую звезду! Виновен!
Удар молотка по клетке был столь силён, что один из железных прутьев хлестнул Троевидова по носу, и у того пошла кровь.
Режиссёр Серебряковский был малословен.
— Троевидов убил в себе европейца. Он совершил самоубийство задолго до того, как его доставили к нам в клетке. В этой клетке находится не Президент Троевидов, а труп Президента Троевидова. Он мог бы сгодиться в моей новой постановке «Дядя Ваня». Там действие происходит на Новодевичьем кладбище. Труп может сгодиться в моей постановке Дантова «Ада». Там черти вставляют ему в задний проход воздухопровод и надувают до размеров памятника Александру Третьему. Вина Троевидова очевидна, как очевиден приговор Гаагского трибунала!
Последовал удар молотка по клетке. Все стали яростно бить молотками, восклицая: «Смерть! Смерть!» Клетка звенела, скакала. Президент Троевидов стенал от ужаса.
— Теперь, брат Лемнер, когда приговор оглашён, вам выпадает высокая честь его исполнить. Достаньте золотой пистолет, из которого вы застрелили президента Блумбо, французского геолога Гастона Велье, лазутчиков Чука и Гека и нашего африканского резидента Франсуазу Гонкур. Люди забывают имена царей, но помнят имена цареубийц. Достаньте золотой пистолет, брат Лемнер!
Лемнер повиновался. Его рукой управляла чужая воля. Глаза Чулаки, бездонные, как у осьминога, понуждали Лемнера. Тяжёлое золотое оружие легло на ладонь. Президент Троевидов сквозь прутья жалобно лепетал:
— Не надо! Умоляю, не надо!
Лемнер боялся поднять пистолет. Он был не из тех, кто убивает цезарей, царей, президентов.
«Я не Брут, не Юровский, не Ли Харви Освальд. Я Романов, Рюрикович! Меня убили в подвале Ипатьевского дома, убил Ипат Юровский. Но я убил президента Блумбо в подвале дворца. И кого убили в подвале дома, что напротив Миусского кладбища? Я прыгал через три ступеньки, спасаясь от испанца с кровавым глазом, останавливался перед спасительной дверью с табличкой «Блюменфельд». Уже знал, что случится день, когда буду стоять с золотым пистолетом и целить в лоб Президента!»
— Брат Лемнер, стреляйте! — чернильные глаза осьминога казались бездной, куда проваливался Лемнер. Ему хотел бросить золотой пистолет и убежать, забыть навсегда о Величии, о России Мнимой, о Великом Переходе, и помнить только одно любимое средиземноморское лицо с пунцовым ртом. Её лодыжку, сверкнувшую из-под синего шёлка. Волосы, пахнущие садовыми хризантемами. Пальцы, с которых слетают золотые кольца, и он плывёт по реке среди золотых колец.
Лемнер хотел убежать, но Чулаки вдруг превратился в огромного красного попугая с белым костяным клювом и серебряным глазом. Лемнер был орех, который собиралась склевать отвратительная птица. Обман обнаружился. Это было ещё одно испытание на пути к Величию. Малодушие отступило. На ладони
