Пресвятой Деве и святым, прося их помощи и благословения.
После богослужения поздравил георгиевских кавалеров. У нас на полк дали 14 георгиевских крестов.
Как же отрадно было на душе, когда я возвращался с сознанием исполненного долга! В 5 часов вернулся в д. Шулинзы, где все было уже готово для молитвы. Здесь я служил в присутствии корпусного командира и его штаба. Проповедь говорил на ту же тему. Господи, в каком положении пришлось быть! Среди грома пальбы проповедовать.
В 4-й эскадрон послал записку с просьбой сообщить мне, можно ли и у них отслужить молебен. Ответили, что невозможно.
На ночь приютился у Подгурского, который накормил меня и напоил чаем, а то я с утра ничего не ел. Лег на кане, подложив бурку. За день наволновался и долго не мог заснуть.
28 сентября
В 5.30 зарокотала ружейная стрельба, и совсем рядом, верстах в двух от нас, запели «манчжурские соловьи», т. е. завыли и завизжали снаряды из орудий.
Я встал, попил чаю, и мы поехали обратно к Мукдену. Слава Богу, успел я отслужить. Ехали благополучно. Только на последних 10 верстах со мной произошел случай. Путь шел по глухой местности. Солдат нет, а по случаю новолуния бродят толпы китайцев. Бог их знает: может, они хунхузы… Михаил говорит:
– «Батюшка, проедем это место поскорее!»
Покатили. Вдруг моя лошадка споткнулась и упала. Немудрено: пробежав 70 верст, устала. Я полетел ей через голову, а она, вскочив, перепрыгнула через меня. Все это было делом мгновения. Я немного ушиб левую ногу и голову; но скоро все прошло. С помощью Михаила я снова уселся в седло, и шагом мы поплелись восвояси. Китайцы, мнимые неприятели, в это время нагнали нас и от души смеялись, глядя на мою смешную фигуру с растрепанными волосами. Немного погодя, я и сам смеялся, вспоминая свое падение. Это мне, «да не превозношуся». А то я уже возмнил о себе: вот де молодец – 70 верст проехал, служил, и ничего себе. Ну, вот и попало.
Приехали на бивак, а наши уже собираются завтра утром выезжать: значит, снова 30 верст. Устал. Хотел писать – не хватило терпения: лег.
29 сентября
Рано утром, как стая воронов, налетели на наш бивак толпы оборванных китайцев, Бог весть, откуда узнавших о нашем отъезде. Жадными глазами бедности смотрели они на пустые бутылки, коробки из-под консервов, солдатские шалаши, остатки чумизы, навоз. Все это с визгом и дракой сейчас же будет растащено по нашем отъезде. Горе, горе! Невольно вырывается вопль из груди при виде этих оборванцев: ведь чумиза, гаолян, дрова, может быть, с их же полей и дворов… Ох, война, война! Какое счастье знать о неизбежности конца земной жизни, конца всех этих страданий, войн и верить в воскресение, преображение, обновление всего! Без этого где бы взять сил перенести подобные испытания? Есть русская пословица, во всей полноте относящаяся сейчас к несчастным китайцам: «На чужом пиру похмелье». Да, сильно страдают они от войны, не воюя.
В 9 часов утра выступили по направлению к станции Шахе. Прощай, гостеприимный Мукден! Прощай бивак, где сравнительно хорошо мы жили и покойно наслаждались служением св. литургий! Что-то нас ждет впереди? Многие говорят, что нам придется опять идти к Мукдену… Ну, увидим.
Походное движение совершили, как и всегда. Я уехал вперед. Ветер дул в лицо. На душе как-то грустно: что-то вроде плохого предчувствия. Конечно, гоню прочь; ведь я христианин, верю в промысл Божий и готов принять новые испытания. Вдруг промелькнула мысль в голове:
– «А что, если нам придется уступить?»
– «Нет, это невозможно».
– «Но если?»
– «О, тогда я не вернусь в Россию, домой. Стыдно: останусь служить в Сибири».
Понятно, и это прогнал. Никто из нас не сомневается в победе, ведь Господь наказуем и милует – не дает испытания сверх сил, а даст и избавление, победу. Потерпим.
Переехали р. Шахе. И что же? Дивизионные обозы идут обратно. Неужели предчувствие не обмануло?
– «Куда вы?», – спрашиваю обозных.
– «Отступаем», – слышу ужасный и надоевший ответ.
Действительно, на 8 верст наши отступили и потеряли несколько орудий. Смиримся! Доколе же, Господи, забудеши ны? Неужели до конца? Нет, не престанем любить Тебя и надеяться на помощь Твою.
Остановились со штабом корпуса и 2 эскадронами в деревне Хан-че-пу. Пальба ужасающая. Сотни раненых. Так и спать легли под этот гром и с сознанием, что мы отступаем; между тем поздно вечером прислали сказать, что войска наши от р. Шахе не уйдут, хотя бы всем пришлось умереть; отступили только с авангардных позиций. Улегся, но долго-долго не мог я сомкнуть глаз: к душевной тяготе прибавилась и физическая сильная усталость; ведь в полтора суток я сделал более 100 верст верхом. Наконец затихла пальба, и я забылся.
Однако покой наш продолжался недолго: чаша пережитой горечи была еще не наполнена. И вот в час ночи завыл ветер, загремел гром, заблистала молния, дождь полил, как из ведра. Значит, снова грязь – прибавка ко всему прочему еще одной муки.
Зажег свечу; проснулся Николай Влад.; каждую минуту ожидаем падения палатки. Соседи наши, Алалыкин[42] и Шауман[43], кричат, зовут денщиков: их жилище уже порвал ветер.
Так почти до света мучились.
30 сентября
Утром снова ужасный ливень. Сразу деревня наша оказалась на острове. Все против нас! Смиримся.
Приказано выступать в Суютунь. Войска стоят на прежних позициях; передвигаются только штабы. Завтра наш престольный праздник, а мы в походе. Литургии, конечно, служить не придется. Хотя бы удалось выбрать минутку отслужить молебен! И то сомнительно. Гул пальбы ужасающий; дымки, огни рвущихся снарядов, визг и вой гранат… Ад! В соседнем лесу у деревни Лин-ши-пу, где я служил обедницу, рвутся снаряды, свистят пули, витает смерть. С невыразимой скорбью смотрю на вереницы носилок и повозок с ранеными. Двигаемся. Только что отъехали несколько саженей от деревни, вижу: стоит палатка Красного Креста, перевязочный пункт 35-й дивизии, лазарет; туда несут страдальцев. Не выдержала душа моя: св. Дары со мной – повернул лошадь и поехал к лазарету. Спрашиваю, есть ли священник. Доктор говорит:
– «Нет, а очень нужен бывает: вот вчера 3 умерших от ран похоронили без отпевания».
Я предложил свои услуги. Доктор был очень рад, а сестра милосердия уже бежит ко мне со словами:
– «Батюшка! Пожалуйста, останьтесь: сейчас к нам принесут много раненых».
С радостью остался и был в лазарете до 15.30. При мне принесли много раненых: два в живот навылет. Их не удалось приобщить: постоянно тошнило
