и разошлись в 11 часов.
2 и 3 октября
Ночью выл ветер, но… милый, родной, из России, хотя и холодный. Пожимаясь и хлопая руками, солдаты весело говорили: «А ветерок-то наш, рассейский». Стонали и скрипели под напором ветра старые вербы, будто и им жаль того множества страдальцев, что спят теперь непробудным сном в сырой земле или мучаются, получив раны на поле брани. Кто их сегодня оплачет? Близкие так далеко…
Наморившись вчера телесно, наволновавшись душевно, я забылся тяжелым сном: и во сне-то все рвались снаряды, скакали всадники, блестели штыки…
Наконец утро. Сегодня что-то позже начали люди свою страшную работу – лишь в 8 утра загремел гром выстрелов. Решил после обеда ехать снова в лазарет. Но человек предполагает, а Бог располагает. Только что пообедали, как пришел приказ запрягать, седлать и отходить назад. Быстро уложились, оделись. Вдруг скачет казак с новым приказом подождать. Так часа два и простояли.
Я ходил взад и вперед около повозок и думал грустную думу. Как быстро меняются положения: вчера радовались и надеялись, сегодня отступаем. Но что ж делать? Вот и нужно явить здесь веру и преданность Промыслу Божию. Смиряемся.
Новый гонец с вестью: войска наши отстояли все свои позиции, атаки японцев отбиты. Слава Богу, это уже своего рода победа, большая победа. Японцы думали, что стоит им только нажать, и мы отступим, но вот неделю с безумной отвагой бросались они, и мы остались на месте. Завтра рано утром на 3 версты отойдут только штабы; раскладываться однако не велели.
Выпрягли лошадей. Поужинали, что было, и улеглись на земле, подостлав чумизы. Ночью хватил мороз: 2 раза вставал греться к костру. Солдаты притащили мешок с ячменем. На него я и уселся, ноги протянул к огню, и живительная теплота побежала по телу. Рядом с костром спит адъютант; кругом сидят солдаты и ведут задушевные разговоры о родных селах, близких. Я смотрю на огонь, согрелся, дремлю. Один солдатик сидя уснул и едва не свалился прямо в костер. А с позиций нет-нет да и донесется гул одиночного выстрела.
Наконсц дождались утра. Закипела вода в чайниках, и началось отогревание чаем. К 12 часам солнышко пригрело: все растаяло, и мы по страшной грязи должны были перебираться версты на 3 назад.
Кругом снова ад кромешный, пальба ужасающая. Но войска наши все еще на своих местах. Остановились мы в такой дрянной грязной фанзе, что дрожь пробирает. Большинство фанз в своих огромных окнах не имеет стекол, а просто наклеивается промасленная бумага. Так и в нашей: только и бумага-то продрана, дует отовсюду, топить нельзя: труба разобрана. Кое-как вычистили фанзу и поставили кровати на канах, дырки заткнули тряпками, окна солдаты заклеили газетной бумагой, дверь завесили попоной, и дворец наш готов.
На двор фанзы противно выйти: стоят 5 огромных каменных чанов, наполненных какой-то зеленой вонючей жидкостью, в которой копошатся черви. Я был уверен, что это приготовлен корм для свиней, но китаец заявил, что это их любимая приправа к кушаньям, как у нас квас, и тут же, обмокнув палец в один из чанов, облизал, говоря: «шанго, шанго!».
Какой ужас: пишу, а фанза дрожит от выстрелов! Кажется, будто на дворе рвутся снаряды. Иной раз не выдержу, вскочу, бегу на двор посмотреть, не к нам ли пожаловала незваная гостья, бризантная бомба, которыми японцы любят угощать наши резервы.
Поехал в лазарет, и пришлось увидеть картину. Бризантная бомба попала в обоз, разорвалась со страшным треском, разбила одну повозку. И вот поднялась ужасная суматоха. Обозные кричат, спешат отъехать дальше, некоторые лошади обезумели, мчатся…
Слава Богу, наступила темная ночь: хоть немного отдохнут нервы от грохота и ужасов войны.
4, 5 и 6 октября
Все сражаются. Только ночью немного отдыхают; а сегодня и ночью японцы произвели атаку. В 23.30 вдруг поднялся среди ночной темноты такой гром пушек и рокот ружейной пальбы, что мы сразу проснулись и выскочили из фанзы. Моросил осенний дождь. Тьма – глаз выколи. А горизонт, как будто тысячами молний, вспыхивал огнями выстрелов и разрывов!.. Очевидно, японцы хотели прорваться, но наши войска отбили. Эти уже вторая ночная атака.
Все эти дни я навещал лазарет 35-й дивизии, а также и санитарный поезд. Одного тяжелораненого нельзя было приобщить: пуля попала в рот и вышла через голову. Жив еще, но густая черная кровь беспрерывной струей текла изо рта. Он умирал; я только благословил. Принесли еще солдатика. Ранен 2 дня назад; все время ничего не ел.
Вечером пешком по полотну железной дороги я возвратился в свою фанзу. Всю ночь на 5-е число шел дождь, днем опять дождь. Почва до того растворилась, что ног не вытащишь. А бедные солдаты в окопах сидят положительно в воде.
6 октября все сидели дома: шагу двинуться было невозможно от невылазной грязи. Только вечером мы с адъютантом кое-как добрались в 1-й эскадрон, где содержались пленные японцы. Теперь часто ловят японских солдат. В печальном виде эти пленные: дрожат от холода, обувь плохая. Первый вопрос, который они задают, это когда их убьют и каким способом. Очевидно, начальники убедили их, что у нас пленных убивают. Пока не поверит, пленник сидит и старается не есть; просит, чтобы сначала наш солдат попробовал пищу, а потом уже он продолжает: подозревает, не отравили ли ее. Зато, когда убедится в своей безопасности, то начинает есть и пить за двоих.
Целый день сегодня ни одного выстрела с обеих сторон. Потери за эти дни большие; но наши не только удержались на своих местах, но даже разбили совершенно бригаду японской пехоты и захватили 12 орудий. Ездил в лазарет, но там нет работы.
Сегодня во время обеда пришел из Мукдена хозяин нашей фанзы. И радости его не было конца, когда он увидел, что и фанза и все в ней цело. Он и смеялся, и подпрыгивал, и к нам подбегал со словами, выражающими, что мы «шанго капитаны», не допустив сделать его фанзе «ломайло». Он все уверял, что из Мукдена и обратно туда «иго солнце», т. е. что он в одно солнце, в один день, сейчас уйдет снова в Мукден, чтобы не мешать нам, не беспокоить.
Вся эта сцена произвела на меня страшно тяжелое впечатление: хозяин дома извиняется, что посмел прийти в свой же дом. Конечно, мы посадили его за стол, накормили, дали рюмку водки, напоили чаем и дали денег. И наш «ходя» снова побежал в Мукден, где ожидает его возвращения семья.
Вечером я пошел на корпусный двор
