Через колено был небрежно переброшен отросток размером с хобот небольшого слона. Тогда, в Банги, этот отросток смущал Лемнера. Здесь же в отростке было много наивного, целомудренного. Над ним кружила бабочка-белянка.
— Эти русские перволюди ещё не знают, что от них поведётся Россия Райская. Мы стоим у истоков России Райской, запускаем исторический процесс. Смотрите, Михаил Соломонович!
Из зелёного древа протянулась рука. Она сорвала яблоко. Рука принадлежала публицисту Формеру, который обвился вокруг ствола гибким змеевидным телом. Он надкусил яблоко, напитав ядовитой слюной. Протянул отравленный плод Ксении Сверчок. Та вкусила. Её глаза сладко зажмурились и тут же открылись, полные жутких страстей. Она узрела отросток африканца, невинно свисавший с колена. Бабочка-белянка сидела на нем. Ксения Сверчок потянулась к отростку, тронула пальчиком и тут же пальчик отдернула. Бабочка-белянка улетела. Ксения Сверчок снова потянулась, погладила отросток, схватила обеими руками, силясь поднять. Змеевидный Формер лукаво усмехался. Он был искуситель, и он положил начало России Райской.
Иван Артакович задёрнул штору. История России Райской была запущена. Теперь оставалось ей управлять. Крики, визги, рычание раздавались из-за шторы. Сулили много исторических сюрпризов.
— Нас ждут два великих очищения, — Иван Артакович провожал Лемнера до дверей кабинета. — «Очищение топором» и «Очищение Солнцепёком». Возвращайтесь с победой, Михаил Соломонович. Вы нужны России!
Глава двадцатая
Лемнер и Лана лежали беззвучные, недвижные. Казалось, у них исчезло дыхание. Огромный, упавший свыше шар света расплескал окружавший мир, и открылось океанское дно с таинственными сущностями, которые не удавалось разглядеть. Они исчезли, накрытые волной вернувшегося в свои очертания мира. Вернулась на стену картина с пшеничным полем. Повисло на спинке стула шёлковое малиновое платье. Легли на пол подушки с персидским узором. Её рука опустилась ему на грудь, и не было сил её целовать, а только смотреть на бриллиантик в золотом кольце, дрожащий, как утренняя росинка.
— Все эти дни я страшно за тебя волновалась. Каждый твой визит был для меня испытанием. Три ужасных попугая, красный, жёлтый и синий, хотели тебя расклевать.
— Я превращался в орех. Попугаи долбили меня кривыми клювами. Ты видела на моей спине следы их клевков. Я раскалывался, но появлялась ты. Попугаи сбрасывали перья и превращались в Светоча, Чулаки и Ивана Артаковича.
— После каждой схватки с попугаем я так изнемогала, что ложилась в ванну с тёплым кокосовым молоком и засыпала.
— Откуда у тебя столько кокосов?
— Меня одарил президент Мкомбо. Кокосы с той пальмы, что росла у веранды, где мы с тобой танцевали.
— Люблю тебя, — он закрыл глаза, подхваченный чудесным кружением. Он сладко погружался на дно океана, где обитали таинственные сущности, и он старался их разглядеть.
Лана встала из кровати, пошла в соседнюю комнату. На столе оставалась недопитая бутылка вина. Лемнер смотрел, как колышутся её бёдра, светятся розовые пятки, вздрагивают лопатки, льются чёрные стеклянные волосы. И была в нём нежность, обожание, желание запомнить ненаглядную женщину, что несёт ему бокал золотистого вина. Всё это уберечь, запечатлеть до скончания дней.
— Теперь ты знаешь, какие силы разрывают Россию, — её голое колено погрузилось в подушку у самых его глаз. Он не хотел отвечать, хотел целовать её колено, как в ту волшебную африканскую ночь, когда в их комнату влетел светлячок и чертил в темноте загадочные письмена. Хотел молча и сладостно вспоминать. Но она говорила:
— Три хищных попугая расклюют Россию, как большой орех. Украинские части войдут в Москву, спилят рубиновые звёзды с кремлёвских башен и вознесут золотые трезубцы. Ты слышишь меня?
— Что же нам делать? — он не хотел возвращаться в мир парадоксов, где качается жуткая русская качель, крутится жестокая русская мельница, колокол зовёт к топору, множатся двойники, у России есть зеркальный двойник, и уже не понять, где Россия, а где её отражение.
— Каждый из трёх попугаев хочет уничтожить других двоих твоими руками. А потом отрубить эти руки, убить тебя. Ты меня слышишь? — она требовала его внимания, мешала вспоминать. Возвращала в мир парадоксов.
— Нам нужно бежать в Африку, на озеро Чамо. Там растёт кокосовая пальма, на деревянную веранду падают плоды манго. Мы танцуем, у тебя на груди голубой бриллиант. Из тростников взлетают фламинго. Светлячок залетел в нашу комнату и в темноте рисует твоё лицо.
— Ты должен их уничтожить! Во имя России! Во имя Величия!
— Не могу! — отвернулся он. — Не могу это слышать!
— Ты уничтожишь их по одному, — её голос был струнный, звонкий. Она назидала, приказывала. — Объединишься со Светочем и Иваном Артаковичем и уничтожишь Чулаки. Объединишься с Сюрлёнисом и уничтожишь Светоча. Потом уничтожишь Ивана Артаковича. Все трое исчезнут, а ты останешься наедине с Русской историей.
Лемнер смотрел на её колено, раздавившее персидскую подушку. На её приподнятое острое плечо. На ключицу с лункой, которую целовал, как сладкую медовую соту. Кто она, появившаяся в его жизни, и жизнь изменила русло, устремилась к грозной, пугающей цели, что зовётся Величием? Кто она, что властно ведёт его, словно знает, что значит Величие?
— Ты останешься наедине с Русской историей. Она изольётся в мир через твои мысли, мечты, деяния, через молитвы, ночные ужасы и откровения. Русская история ужасна и восхитительна. Как ты. Она привередлива и неумолима. Как ты. Русская история стремится к Величию и увлекает тебя за собой. Все подвиги, что ты совершишь, все злодеяния, что станешь чинить, будут во имя Русской истории, её и твоего Величия!
В солнечной тёплой комнате Лемнеру стало холодно. Солнце погасло. Надвинулась тьма, холодная, необъятная, пустая. Из тьмы на него летела огромная глыба льда, обломок потухшей галактики. Он слышал гул мироздания. Это был гул Русской истории. Он был один в холодной тьме. На него летел обломок погасшей галактики. Между ним и обломком была пустота. Ни звезды, ни Бога, ни предка, ни отпрыска. Он был наедине с Русской историей. Русская история приближалась, была готова в него вселиться. Россия с её непролазными топями, дремучими чащобами, зыбучими песками, сырыми гранитами, дурными смутами, кровавыми войнами, лохматыми плахами, скрипучими дыбами, весёлыми палачами, несчётными мучениками, елейными лжепророками, потешными лжецарями — Россия стремилась в него вселиться. Он хотел убежать, но она настигала. Он слышал, как рвутся его сухожилия, ломаются кости. Огромная непомерная жуть вселялась в него, становилась им. Россия была в нём, и он был Россией.
Лемнера бил колотун. Он трясся, лязгал зубами:
— Не хочу! Не желаю! Будь она проклята, Русская история!
— Поздно. Ты повенчан с Русской историей.
— Не желаю! Уйдите все от меня! Ухожу от вас! От тебя ухожу!
Лана ударила его по щеке,
