Но зачем? Он уже, кажется, обо всем догадался.
Он, Мастер Инквизиции, почувствовал это там, на задворках таверны, когда его собственная жизнь утекала сквозь пальцы, а моя вливалась в него, штопая рваные края его души.
— Да, — сказал я.
Одно слово. Но я вложил в него все: признание, толику вызова и готовность принять последствия.
Корней задумчиво хмыкнул, не отрывая от меня пронзительного взгляда. Он изучал меня словно редкий и непонятный экземпляр, пытаясь разглядеть за привычной оболочкой Виктора Громова что-то иное. Что-то, что он может и замечал ранее, но не придавал значения.
— Чем можешь доказать? — спросил он так, словно проверял меня.
Я хмыкнул в ответ, и в этой усмешке было больше усталости, чем триумфа.
— Твоей затянутой раной.
— Хороший аргумент, — согласился он, и уголки его губ едва заметно дрогнули. — Но что если я загляну в твою душу?
— Я видел, что ты способен на это. Понял еще тогда, на поляне, — я кивнул головой. — Но теперь и я понимаю, как ты это делаешь, и могу посмотреть на твою в ответ.
Мы смотрели друг на друга, словно две противоборствующие стороны в какой-нибудь кульминационной сцене из голливудского фильма.
Корней почесал подбородок. Его лицо было задумчивым и немного отрешенным.
— Я думал, что у тебя ничего не выйдет, — сказал он спокойно, словно говорил сам с собой. — Поэтому реагировал на все твои попытки и глупые затеи, Виктор, как на детскую забаву. Позволял тебе играть в оккультные игры. Думал, перебесишься. Но теперь… — он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел не гнев, а что-то похожее на разочарование ученого, чей эксперимент вышел из-под контроля. — Ты понимаешь, что за это я должен тебя упечь сначала в казематы, а оттуда отправить в ссылку в Сибирь на урановые рудники?
— Понимаю. Но ты этого не сделаешь, — ответил я не менее спокойно, хотя внутри все сжималось от напряжения. Мне нужен союзник, а не новый враг.
Он снова хмыкнул, закрыл глаза и откинулся на подушку, словно внезапно почувствовал всю тяжесть своего ранения. Тишина в палате стала вязкой, нарушаемой лишь тихим писком какого-то медицинского прибора и далеким гулом больничной жизни за дверью.
— Конечно нет, — наконец сказал он, не открывая глаз. — По крайней мере потому что ты спас мне жизнь уже во второй раз. То, что мы друзья, уже второй момент. Но, ради всего святого, что у тебя есть, — он открыл глаза, и его взгляд стал жестким, — молчи об этом. Не давай никому повода проверить тебя.
А затем он осекся. Его брови сошлись на переносице, во взгляде мелькнуло новое, острое подозрение.
— Погоди. А не ты ли тогда убил эльфийку в порту-то?
— Нет, — я покачал головой. — Мои изыскания обошлись без жертвоприношений.
Ну… кроме одной. Души Виктора Громова. Но об этом ему знать было не обязательно.
Я сделал паузу, собираясь с мыслями. Этот разговор… он был как исповедь. Тяжелая, выматывающая, но необходимая. Я впервые мог поговорить с кем-то, кто понимал. Почти понимал.
— Но есть и одна беда, с которой я хоть с кем-то теперь могу поделиться.
— Ну-ка, — он устроился поудобнее, его интерес перевесил усталость.
— Тебе не казалось странным, что со мной постоянно таскаются две девчонки? — спросил я, скрестив руки на груди.
— Допустим. Ты сказал, что они твои новые сотрудницы на обучении. Но ты их и вправду много где с собой приводишь. Я и подумал, что любовниц завел.
Я хохотнул. Если бы все было так просто.
— Они не могут отойти от меня дальше чем на сто пятьдесят метров, — я смотрел ему в глаза, наблюдая за его реакцией. — По иронии судьбы они обе пришли ко мне в ту самую ночь, когда я проводил ритуал. И оказались в радиусе действия. Наши души… можно сказать, связались. А еще они не могут причинить мне вреда и кому-нибудь об этом рассказать.
Корней молчал. Долго молчал. Его лицо, обычно такое живое и выразительное, превратилось в каменную маску. Он смотрел на меня, и я видел, как в его голове одна за другой рушатся привычные картины мира.
— Ты меня разыгрываешь? — наконец спросил он, продолжая смотреть на меня с ожиданием.
— Нет.
Одно слово. Оно упало в стерильную тишину палаты, и мне показалось, что я слышал, как оно ударилось о кафельный пол. Я смотрел на Корнея, на его бледное лицо и изможденное от кровопотери лицо, и ждал.
Он медленно выдохнул. Звук был похож на шелест сухих листьев. Его рука, свободная от капельницы, слабо дернулась в странном жесте.
— Но это… это абсурд. Бред. Это просто невозможно! — выпалил он голосом человека, чей мир только что треснул по швам. — Магическая связь… Сто пятьдесят метров… Виктор, ты хоть понимаешь, как это звучит?
— Понимаю, — я подался вперед, опираясь локтями на колени. Больничное кресло из кожзаменителя холодно скрипнуло. Я смотрел ему прямо в глаза, не пытаясь ни убеждать, ни оправдываться. — Поверь, я бы и сам хотел, чтобы это было бредом. Чтобы я проснулся в своем доме, и всего этого не было. Но это есть. Корней, просто подумай. Логически. Ты же сам все видел.
Я говорил ровно, почти отстраненно, словно излагал анамнез редкого, но хорошо изученного заболевания. Это была единственная манера, которая сейчас могла сработать. Не эмоции, а анализ.
— Думаешь, я по доброй воле стал бы таскать за собой повсюду двух девиц, которые мечтают вонзить мне нож в спину при первой же удобной возможности? Которые пришли ко мне в дом, чтобы убить, Корней. Убить. А теперь живут под моей крышей, убирают мой дом и спорят, кто сегодня будет готовить ужин. Зачем мне этот цирк, если бы не было причины? Зачем мне появляться с ними на приеме у Муравьевых, зная, какой это вызовет скандал? Чтобы пощекотать себе нервы? Мне их и без того щекочут каждый день.
Аргументы ложились на стол один за другим. Я видел, как меняется его лицо. Шок уступал место напряженной работе мысли. Он вспоминал. Складывал кусочки пазла, которые до этого казались бессмысленными.
— Да… — согласился он, глядя куда-то в стену. — На приеме. На охоте. У Торбина. Они действительно везде преследуют тебя. Но я думал… знаешь…
— Мой новый гарем?
