стояли, длинные, оглушённые, в малиновых беретах. Ступенко деловито спросил у Лемнера:
— Командир, расстрелять «красноголовиков», или пусть живут?
Теперь, в окопе, он искал разъяснения у командира.
— В этом деле, Ступенко, есть много вопросов, — уклонился от ответа Лемнер. — Когда убьёшь Петрова, я тебе всё объясню. А если он тебя, то извини, не успел! — Лемнер легонько ткнул бойца кулаком в грудь, услышал стук бронежилета.
У бэтээра, постелив на землю бушлаты, сидели бойцы. Лемнер различал чёрное колесо с ребристым протектором, белевшие лица солдат. Бэтээр раздавил цветочную клумбу. Боец держал хризантему, нюхал, стараясь уловить печальный запах осеннего цветка.
— Я, мужики, заметил, что африканские бабы пахнут водяной травой. Как водоросли, — сказал тот, что держал цветок.
— А русские бабы чем? — хмыкнул другой, расстегнув ворот бушлата. Лемнер видел полосы его тельняшки.
— Русские бабы? Как это по-хохлятски? Цибулей!
— А хохлушки?
— Те кавунами.
— Все бабы на земле пахнут мужским потом! — сказал третий. Зажёг и тут же погасил фонарь. Лемнер успел рассмотреть грубо тёсанное лицо и белые, выгоревшие в Африке брови.
— Завтра попотеем, — сказал Лемнер, отбирая у солдата хризантему. Почувствовал аромат исчезнувшего лета. Испугался, что отнял у солдата сберегающий жизнь талисман, и вернул цветок.
Миномётчики разместили в развалинах батарею, установили на плитах трубы. Сидели на ящиках с минами. Солдат, которого в Африке укусила змея, и он зажигалкой жёг себе место укуса, а другие солдаты смотрели, как он молча терпит боль, — этот маленький солдат с шаровидной, без шеи, головой, уступил Лемнеру место на зарядном ящике.
— Я что заметил, командир. У нас в селе церковь. Люди в неё идут разные, каждый со своей бедой. А выходят одинаковые, на одно лицо. Сегодня отступала пехота, и у всех было одно лицо. Как из церкви. Есть чёрный Бог, командир?
— Молись Богу, боец. А какой он, чёрный или белый, не важно. Какой-нибудь да поможет!
Лемнер обошёл позиции и вернулся в сад, где стояла уцелевшая беседка и пахло соками расщеплённых яблонь. На столе лежало надкусанное Вавой яблоко и тёмная пулька. Из беседки виднелось небо, усыпанное мелкими, как толчёное стекло, звёздами. Лемнер блуждающей мыслью, словно бреднем, захватывал земли и времена прожитой жизни. Земли и времена рыбами плескались в бредне его памяти, ускользая сквозь ячею. Парижское варьете с огненными бабочками танцовщиц. Золочёная ложа Большого театра с генералом и красавицей в мехах. Мама с чудесным лицом читает ему на ночь нарядную книгу «Сказки братьев Гримм». Беззубая, пахнущая уксусом старуха обнажает вислые синие груди. Лежащие при дороге изуродованные украинские трупы. Три нахохленных попугая с кривыми, как клещи, клювами. Их ошпаривают кипятком, перья выпадают, остаются пупырчатые, костлявые тела.
Лемнер услышал сиплое мяуканье. Оно приближалось из сада к беседке. У беседки стояло живое, неразличимое и истошно мяукало. Лемнер зажёг фонарь, посветил. Перед ним стоял огромный чёрный кот с огненными золотыми глазами. Виднелись усы, острые зубы, горящий красный язык. Глаза кота были огромные, безумные, полные ненависти. Кот топтался у беседки, хотел войти. Он уцелел среди побоища. В нём жил звериный ужас, людские проклятия и вопли. Глаза напоминали смотровые зрачки в мартенах, где плескался жуткий кипяток. Лемнер подумал, что это пришла за ним смерть. Кот был вместилищем смерти. Смерть, поблуждав по посёлку, выбрала Лемнера и теперь стоит на пороге, требуя, чтобы Лемнер принял её.
Он крикнул, топнул ногой, замахнулся на кота. Кот, ненавидя, с воплями, повернулся и исчез в саду. Лемнер слышал, как удаляются его вопли. Лемнер прогнал смерть и отправил её другому. Быть может, солдату, что держал цветок, или тому, кто спрашивал о чёрном Боге. Лемнер убил солдата с цветком ещё до того, как его сразит осколок или пуля.
Хотел кинуться в темноту, настичь кота, спасти солдата. Остался в беседке, бессильный проникнуть в лабиринты, где блуждали людские жизни. Блуждала его жизнь, обманываясь недостижимой целью, влекомая к этой цели таинственной волей.
Он заснул, прислонившись к резному столбику беседки. Ему приснилась бабушка Сара Зиновьевна, которую плохо помнил и от которой пахло жареными кофейными зёрнами. Бабушка работала бухгалтером в «чайном магазине» на Мясницкой, и её одежду пропитали кофейные запахи. Мама сказала, что её кофту можно бросать в кипяток и заваривать кофе. Бабушка приснилась лежащая в ванной, голая, с закрытыми глазами. В ванной не было воды. Лемнер чувствовал, как холодно бабушке в этой эмалированной ванне. Хотел поддеть руки под худую спину бабушки и вынуть её из ванной. Проснулся от холода. Было утро. Заря над полями, розовая, голубая, золотая, играла, как перламутр. Танк среди яблонь, мокрый от росы, отражал зарю и переливался, как морская раковина.
— Вава, сдурел? Оставил танк на виду! Первое попадание, и мы без танка! — напустился Лемнер на Ваву. Тот спал у танковой гусеницы, завернувшись в ватное одеяло.
— Командир, здесь домик один уцелел. Загоню в него танк.
Среди разбитых артиллерией строений и срезанных осколками садов чудом сохранился дом. Земля кругом была изрыта, торчал хвостовик неразорвавшейся мины, ограда была сметена, и сквозь пни и обрубки яблонь открывалось поле с неубранной пшеницей, лесополоса, делившая поле. Окрестность, освещённая утренним солнцем, казалась яркой, как рыжие волосы Матильды. Её розовое любящее лицо проплыло над Лемнером, когда он входил в дом.
В сенях стоял двухколёсный велосипед. Дверь из сеней вела в гостиную. На стене висел дорогой ковёр. Стол под небольшой хрустальной люстрой был накрыт. Белели чашки, тарелки, сахарница. Из гостиной двери вели в спальню и в детскую. В спальной широкая кровать была застелена цветным покрывалом, висело зеркало, на столике пестрели флакончики, баночки, пудреницы. Стоял приоткрытый шкаф, полный платьев и пиджаков. В детской комнате были разбросаны цветные пластмассовые кубики и стоял недостроенный замок. Казалось, люди, населявшие дом, всё ещё здесь, только стали невидимы. Лемнер, ходя по комнатам, чувствовал их бестелесные прикосновения.
Снаружи рычал танк. Вава управлял машиной, пятился, прицеливался, чтобы точнее направить танк. Лемнер ощущал беззащитность дома, хрупкий мир, сложенный из разноцветных кубиков, из хрусталей, фарфора, накидок и платьев. Витали тени недавних жильцов. Жильцы ждали, когда стихнет канонада, уедут танки, и они вернутся в дом, наденут праздничные костюмы и платья, достроят из кубиков замок и усядутся за стол под хрустальной люстрой.
Лемнер стоял на крыльце, чувствовал власть над домом. Он мог остановить Ваву, отогнать от дома танк, направить к руинам. Эта возможность тяготила его. Была неуместна накануне боя. Он махнул Ваве. Стал пятиться, подзывая танк.
Танк неуклюже, медленно, ворочая гусеницами, пошёл на дом. Мягко погрузился, наполнив дом своей громадой, дымом, осыпая на броню стропила и
