кровлю. Застыл внутри дома, чуть выставив из окна пушку. Нацелил в рыжее поле. Лемнер видел, как плотно стальная туша танка заняла место среди стен. На стене продолжал висеть ковёр. Под гусеницами лежало несколько цветных кубиков.
Лемнер услышал тихий, трепещущий звон. Так звенит тонкая серебряная фольга или стеклянные рюмочки. Звук доносился из просторного неба. Лемнер искал в синеве источник нежного звона. Высоко, озарённый солнцем, летел беспилотник. Медленно, плавно, разведя прямые крылья, вытянул длинный, увенчанный килем хвост. Чуть видный, как солнечный всплеск, крутился винт. Беспилотник летел высоко, переливался на солнце. Лемнер чувствовал, как шарит по посёлку невидимый луч, заглядывает в окопы, осматривает руины, ведёт счёт танкам и бэтээрам. Этот луч лизнул и Лемнера, и тот ощутил едва слышный ожог, словно коснулась крапива… Ожог не причинил сильной боли, породил весёлое раздражение. Эта была первая встреча с врагом, неопасная, среди просторных осенних полей, прозрачного, как голубое стекло, неба. Эта встреча не страшила. Рождала азарт охотника, на которого вышел одинокий зверь. Охота предстояла азартная, весёлая.
То же чувствовали бойцы. Развалины застучали очередями. Полетели в небо красные трассеры. Гасли на солнце. Вава, сидя в танковом люке, вёл зенитным пулемётом по небу, грохоча, стараясь достать беспилотник. Лемнер схватил ручной пулемёт и, не целясь, от живота, водил грохочущим стволом, окружённый мерцаньем стреляных гильз. Беспилотник безбедно проплыл над посёлком, повернул и, поблескивая хвостовым винтом, удалился в поля.
Было тихо, прозрачно, солнечно. Воздух сладко пах яблоками, мокрой землёй, полями, где осыпалась пшеница. Лемнер слышал, как остановилось время, застыло среди полей, хрустальных небес. Быть может, это было последнее время его жизни. В хрустальное стекло была запаяна сломанная яблоня, разбросанные по земле яблоки, мерцающие латунные гильзы, блёклая предзимняя ромашка, воронёный ствол пулемёта, розовое, с рыжими волосами лицо Матильды. Прежде он почти не вспоминал о ней, но она вдруг стала являться, как златовласое видение.
Он старался удержать остановившееся время. Время не двигалось, копилось, вспухало в запрудах. Прорвалось. Просвистело и страшно ахнуло, подняв из развалин высокий фонтан взрыва.
«Тятя, тятя, наши сети!» — Лемнер вжал голову, желая накрыться воротником. Взрыв опадал из неба дымящими камнями. Ещё один взрыв тряхнул посёлок. Завыло, взревело. Взрывы гуляли по посёлку лохматыми столбами, ломали остатки стен, рылись в окопах.
«Тятя, тятя, наши сети!» — Лемнер в ужасе скатился в окоп. Воздух твёрдо сотрясался, бил в лоб, в скулы, в уши. Набухали глаза, содрогался желудок. Ужас гнал из окопа, из посёлка, в поля, в пшеницу, где можно упасть и не видеть, как пузырится земля, взлетают кирпичи, и липкое, скользкое, что недавно было жизнью, а теперь стало красными кляксами.
«Тятя, тятя, наши сети» — из Лемнера со рвотой вываливались внутренности. Он лежал на мокром дне окопа, лишь рваной мыслью знал, что кругом гибнут люди, лопаются их кости и сухожилия. Чёрный кот с огненными глазами ходил по посёлку, выбирая смертников. Лемнер, не зная молитв, повторял: «Наши сети! Тятя, тятя!»
Обстрел прекратился. Ещё два-три взрыва, и тишина. Слабо звенело, остывало. В развалинах горело, дымилось, и гарь уносило ветром.
— Командир, живой? Два бэтээра к чертям! Танки целы! О потерях не докладывали!
«Тятя, тятя!» — бормотал Лемнер, благодаря «тятю», что сохранил ему жизнь.
Он сидел, свесив ноги в люк бэтээра, и по рации связывался с командирами отделений:
— «Косой»! «Косой»! Я «Пригожий»! Двухсотых оставь, трёхсотых в тыл! «Лошак» долбаный, за бэтээры ответишь! Я тебя на пальме повешу! «Малюта», разуй глаза! Фланг у тебя голый! Присылаю танк!
Лемнер видел, как формирование «Пушкин» шевелится, приходит в себя, стряхивает мусор. Раненых на бэтээрах увозили на край посёлка, где в палатке санитары бинтовали раны, вкалывали обезболивающее, готовили эвакуацию. Убитых сносили в центр посёлка, клали за кирпичной стенкой, чтобы они избежали повторного попадания.
Вава пережил обстрел в танке, слыша, как щёлкают по броне осколки. Теперь сновал в окопах, подбадривал новобранцев весёлым матом.
Лемнер, сидя на броне, смотрел в поля, рыжие, как волосы проститутки Матильды, и искал в просторах незримую точку, которая стягивала в себя прозрачную синь неба, жёлтую ширь полей. Точка превращалась в сверхплотный сгусток. Этот невидимый сгусток приближался. Его приближение рождало ломоту во лбу. От лесополосы, от золотой бахромы деревьев отделился тёмный ломоть. Выползал на поле. За первым танком появились второй, третий. Выкатили из деревьев один за одним, развернулись во фронт и шли через поле к посёлку. За ними из полосы высыпала пехота, тёмными горошинами катилась за танками.
— Я «Пригожий»! К бою! — скомандовал Лемнер, слыша, как напряглась, натянулась в развалинах незримая жила. Все глаза, все стволы, все лбы обратились в поле, по которому к посёлку шли танки.
— Вава, жги «коробки»! Дай подойти и жги! По-нашему, по-пушкински, Вава!
У танков, у дула пушек, полыхнуло. Два снаряда со свистом вонзились в посёлок, вырвали из земли множество яблонь, и сад повис в небе, опадая яблоками. О броню, на которой сидел Лемнер, разбилось красное яблоко, и он ощутил сквозь гарь медовый запах.
Танки шли к посёлку. Солнце вспыхивало на мокрой броне, гусеницы тонули в жёлтых колосьях. Пехотинцы, два десятка, быстро шли, держа автоматы стволами вниз. Поспевая за танками, начинали бежать. Лемнеру казалось, он чувствует, как стучат их сердца, сипло дышат груди, как воротят они лица от синей танковой гари. В нём поднималась ярость, едкое веселье, стремление дотянуться до пехотинцев, слепиться с ними в орущий ком, бить, рвать, дырявить пулями, сечь ножом, хватать зубами. Ярость была слепящей, огненной, без мыслей, затмевала поле, туманила танки, бегущую следом пехоту. Его срывало с брони, он готов был бежать навстречу, не дожидаясь, когда танки вломятся в поселок, и по окопам покатится вой рукопашной.
— Вава, по танкам огонь! — прижимал он тангенту к клокочущему горлу. — Жги хохлятских сук!
Тряхнуло землю. Дом, где скрывался танк, содрогнулся. Из окна полыхнуло. В поле, перед идущими танками, поднялся косматый гриб. Его шапка накрыла танк. Танк встал, окружённый копотью. Другие два танка продолжали идти. Пехота обежала застывший танк, устремилась за двумя другими. С танка сдуло копоть, и он тронулся, пошатываясь, словно щупал гусеницами землю.
— Вава, мудило, добей!
Дом приподнялся с фундамента, осел. Снаряд ушёл в поле, отыскал отставший танк. Седой, кудрявый взрыв скрыл машину, а когда гарь снесло, танк горел, башню скривило, пушка смотрела вкось.
Два других танка шли, стреляя. Взрывы искали дом, где прятался Вава. Лемнер ждал, что снаряд пробьёт стену с ковром, расплавит броню и убьёт Ваву.
Дом огрызнулся выстрелом. Второй украинский танк, опередивший
