Тиа и Дель приезжают на рождественские каникулы, а тут такая заморочка. Может, он подождет пару дней, и после я — в его распоряжении? Я бы хотел увидеть Тиу.
— Смерть никогда не приходит вовремя.
— Отлично. Раз уж это так скоро и неотвратимо, давай, продолжай, учи меня, ибо я не отступлю! Я буду биться до последней капли крови! Так я хотя бы буду знать, что сделал все, что мог.
— Иди в хоган! — гневно произнес шаман, обреченно махнув рукой.
— Иду! — так же жестко ответил парень.
И он летал. Летал сквозь сыплющийся в погремушке песок. Летал и видел, как рядом крыло к крылу был Капли Дождя. Бесконечная глубь неба казалась легкой и спокойной, и Энди был счастлив. Счастлив последний раз в жизни. Он знал это, и легкая скорбь оттеняла невесомым туманом это чувство. Песок лился солнечным дождем, и парень позабыл, что где-то там внизу уже пала тяжелая ночь.
Энди очнулся и открыл глаза, словно шаман резко сдернул с его лица покрывало забвения. Как всегда кружилась голова, но было тепло под укутавшей его шкурой. Капли Дождя сидел к нему спиной и неподвижно глядел в умирающие угли.
— Джек? — позвал парень.
— Энди, — было видно, что шаман собирается серьезно говорить с ним. — Ты не…
— По крайней мере, я умру счастливым, — перебил мальчишка, — потому что нет для меня большей награды, чем знать, что сохранил ему жизнь. Хотя бы постарался… Это действительно так, потому что никогда я не любил никого больше.
Старик поднялся, подошел и бесконечно долго посмотрел на Энди.
— Я знаю. Я видел. Песок не врал мне. Я тоже сделаю для тебя все, что смогу, но я хочу просить тебя об одной вещи, — Джек запнулся. — Это очень важно и для меня, и для тебя.
— Говори.
— Иди к старому оджибве. Пусть нанесет тебе на руку еще одного сокола. Так я смогу оберегать тебя.
— Ты…
— Больше я тебе ничего не скажу, человек из рода сокола. Мне больше нечего сказать.
— Боже! — воскликнул Энди. — Я готов сдохнуть от одной только мысли. Он почти убил меня в прошлый раз.
— Он давал соколу душу.
— Видно большая душа. Было чертовски больно.
— Большая, — согласился шаман. — Как зайдется утро, ты иди.
— Обещаю. Можно я переночую здесь? С Джен я поссорился, а в клуб сегодня не тянет. Мне по самое дальше некуда надоела унылая морда Дава. Да, и не до него мне сейчас.
— Вот трава. Выпей отвар. Утром я разбужу тебя.
Энди снилось его полное безволие. Он видел какие-то сюжеты, вокруг развивались события, но он не мог даже шевельнуться. Ему казалось, что он умер, и теперь патологоанатом ковыряется в нем, вытаскивая по очереди каждый орган. Ему не было больно, и он почему-то доверял этому врачу. Его, словно вычищали и смазывали, как самолет перед полетом. Спустя некоторое время все начало блекнуть и, в конце концов, заместилось абсолютной тьмой. Еще какое-то время парень ощущал себя в этой темноте, но вскоре и это осознание исчезло. Очнулся он тоже весьма странно. Просто увидел шамана сквозь закрытые веки. Их и открывать не было смысла, лицо старика и так выглядело реальным и объемным.
— Я перебрал тебя и вложил обратно, — мысленно произнес Капли Дождя.
— Душу тоже? — не зная почему, так же мысленно спросил Энди.
— Боль истрепала ее оболочку, и она едва держится, чтобы попросту не вылиться.
— Может зря? Без нее-то проще.
— Самый большой орган в тебе — душа. Коли не станет ее, что останется?
— Ничего.
— Это не так. Боль останется и страдания, а к ним придет злость и ненависть.
— Вот и хорошо! Это все упростит!
— Бездушному биться с бездушным? Для чего, коли ты станешь таким же, как он? Человек не состоит только из костей и кожи. Великий Дух дал ему частицу себя, которую люди называют любовью. Не будет души, умрет и любовь. Ты ведь говорил, что любишь его и хочешь, чтобы он жил. Как же будешь биться без любви, но за любовь?
Старик говорил просто, и парень задумался. Как же без нее, без души? Где-то внутри нее маленькие стеклянные шарики воспоминаний. Висят на тончайших паутинах и звенят, когда мысленно касаешься их. Как это, жить и не любить? Как не испытывать ничего к людям, которые так нужны? Как засыпать и просыпаться, зная, что шарики разбились, и воспоминания раскачивают лишь нити с осколками? Нет, это страшнее самого страшного, ибо жизнь теряет смысл. Что есть душа? Энди давно думал над этим. Теперь он точно знал ответ. Душа — это жизнь, а жизнь без души — это смерть. Ему не давали покоя слова старика. Парень спрашивал его о Миктлантекутли, страшном боге смерти древних ацтеков. Где-то в глубине сознания он боялся его, боялся, как чего-то неизвестного. Нет, он не боялся смерти. Он боялся выжить после нее. Мальчишка требовал показать ему врага, но Капли Дождя не решался.
— Я видел в жизни столько безобразного, что уверен, вряд ли этот твой Маклатухли или как его там, безобразнее этого.
— Никто не должен его видеть, пока не пришло время, — постарался отговорить старик.
— Джек, я умирал дважды, но ни разу не видел его. О каком сроке ты говоришь? Я почти мертв сейчас, и уж точно буду абсолютно мертв очень скоро. Чего мне бояться? Ты же сам говоришь, мне не выиграть, так уж лучше сейчас знать, кто пожрет мою жизнь вместе с душой и телом. Покажи мне его.
— Хорошо, но только знай, я не вмешаюсь, если сердце твое не выдержит.
— Лучше мне испугаться сейчас, чем оно не выдержит в самый неподходящий момент.
— Сейчас иди. Мне надо провести обряд. Завтра на закате, — сухо произнес шаман и сделался неподвижным.
Энди стоял еще какое-то время и ждал, но кам так больше и не шелохнулся.
Стив проснулся от странного ощущения одиночества. Маккены рядом не было. С трудом разлепив глаза, Шон понял, что на часах четыре утра.
— Рой? — не то спросил, не то позвал Стив, но никто не ответил.
Непонятное предчувствие заставило его подняться, и он тут же увидел на фоне окна неподвижную фигуру Роя.
— С тобой все хорошо? — боясь спугнуть задумчивость Маккены, шепотом спросил Шон.
— Как он одиноко кричит, — упавшим голосом произнес Рой.
— Кто?
— Сокол. Слышишь? Он, словно потерял кого-то и теперь зовет.
Стив прислушался. Одиночные крики птицы в темноте слышались плачем. Далекий сокол, словно звал кого-то.
— Странно, — признался Шон. — В такое время? Должно быть, он сильно тоскует.
— Как ты думаешь, он такой же, как у Энди на руке? — спросил Маккена и повернул голову, стараясь заглянуть в лицо стоящего за спиной Стива.
— Должно быть, — тихо ответил Шон, обнимая друга за плечи, — ведь он человек из рода соколов.
— Человек из рода соколов? — переспросил Рой. — В смысле?
— Это не просто татуировка. Это что-то вроде тотема, или как это у них там называется, не знаю. Капли Дождя, что собирал его душу, так ему сказал. Этот сокол на татуировке — как оберег, что ли. Энди говорит, что ощущал себя птицей в полете, и что Капли Дождя учил его летать…
— Стив, — Маккена развернулся с таким выражением лица, что можно было смело думать, он изо всех сил старается проглотить очень твердый и горький ком, — ты бредишь, что ли? Какие капли дождя, и какие полеты? Это как надо было обкуриться, чтобы вообще пытаться обсуждать это? Не знаю, что там с ним происходило, но он сильно изменился…
— Да, он изменился. Прошлое… Его изменила жизнь, ибо он нахлебался ею сполна. Он стал взрослее и жестче, но его сердце осталось прежним. Добрым и любящим. Он примчался сюда, бросив все, как только узнал, что ты умираешь. Он пришел вместе с этим своим прошлым, чтобы помочь тебе. Он не знал, но он чувствовал, что ты не примешь его, и просто ждал. Он ждал и все равно надеялся. Знаешь, как-то он сказал: «Я знаю, о чем кричат соколы. Я слышу и понимаю их. Мы одной крови. И с Каплями Дождя, и с Тиу тоже». Я спросил его тогда: «А как кричат соколы?», а он ответил: «Как люди. По-разному, и лишь одинокий сокол кричит так, что рвет душу». Ты не знал, нет? Вот видишь, а я знал. И про Капли Дождя знал, и про Тиу, и про Джен. Я знал и о Томе, и о Мартине, и кто такие Джил и малышка Дель. Я даже попробовал курить датуру, и он объяснил, что дает пейотль. И про погремушку с песком, и про мандалу, и как он первый раз понял, что летает. Ты наверняка никогда не слышал о мистере Киме, ведь так? А мне он рассказал, как этот Ким тренировал
