на разбросанность города, его современные очертания сверху угадывались – их уже наметила жизнь. Там, за широкой, напоминавшей англичанам Темзу Невой парадной «фасадой» стояли красивые дома знати вдоль Дворцовой набережной – фасад Петербурга, империи. Слева мы увидели бы обширный Царицын луг с выдвинутым к берегу двухэтажным с галереями Почтовым двором – местом публичных приемов, каналы, некоторые из которых теперь исчезли, как исчезли гаванец у Летнего дворца или Красный канал, который шел вдоль Царского луга. Одновременно наши глаза не нашли бы Екатерининского канала (позже почему-то имени Грибоедова) – он был прокопан лишь при Екатерине II.
Левее Почтового двора качались на ветру деревья любимого «огорода» Петра Великого – его Летнего сада. Дальше дымил печами Литейный двор, спускали в Фонтанку буера с Партикулярного двора – верфи малотоннажных судов. На правом берегу построек было больше всего – виднелись крыши солдатских слобод, оживление царило на Троицкой площади: у Гостиного двора, у Троицкой церкви, в порту у причалов. Здесь разгружались корабли, пришедшие со всей Европы. Троицкая набережная и кварталы вокруг нее шумом своим напоминали иностранцам живописные торговые набережные Стамбула. Направо перед глазами разворачивался Васильевский остров. Он казался зеленой громадой, был покрыт густыми лесами.
Панорама Невы. Вид от Петропавловской крепости. 1726–1735 гг.
Самой оживленной частью острова были Стрелка и несколько первых линий. Все же остальное сверху выглядело сплошным массивом леса с несколькими пробитыми сквозь его толщу просеками. А дальше на западе глаз видел зеленоватую воду залива, постройки Кронштадта, Петергофа, паруса идущих к Петербургу кораблей…
Увидев такую же длинную прямую просеку, уходящую с Адмиралтейского острова к Фонтанке, мы, конечно, догадались бы, что это и есть «Першпектива» (в других документах «Прешпектива», «Преспективная дорога»[420]), будущий Невский проспект. Просека была прорублена в 1713 г. и служила главным въездом в город, что придавало такому въезду необычайный вид. Голштинский придворный Ф.В. Берхгольц, прибывший в Петербург в июне 1721 г., писал: «Мы въехали в длинную и широкую аллею, вымощенную камнем и по справедливости названную проспектом потому, что конца ее почти не видно. Она проложена только за несколько лет и исключительно руками пленных шведов». Он же писал, что она выложена камнем, а по бокам растут деревья – березы, уточняли некоторые[421]. Первое название будущего Невского впервые встречается на французском плане Н. де Фора 1717 г., на что обратила внимание в своей диссертации Т.А. Базарова. Будущий Невский упоминается как «большая дорога из города к монастырю»[422]. Потом появилось известное название «Прешпектива», или «Большая прешпективная», а с 1738 г. она стала называться «Невской прешпективой», а потом уже и Невским проспектом. А вообще леса и болота подступали к современному центру Петербурга со всех сторон – город кончался уже за Мойкой, по Фонтанке в 1718–1824 гг. раздавали участки под дачи и в зарослях по ее берегам охотились на уток. «Прешпектива» за Аничковым мостом тянулась до старой Новгородской дороги (совр. Лиговка). Ее начали благоустраивать (осушать и засаживать березами) лишь в 1721–1724 гг.
«Голландское детство» Петербурга, или «Петербург будет другой Амстердам»
Если взглянуть на молодой город «в профиль», рассмотреть городский абрис, то его можно смело назвать «голландским». Это мы можем заметить, если вглядимся в задние планы гравюр А.Ф. Зубова с видами Петербурга 1717 г. Там, вдали за стоящими на переднем плане красивыми зданиями, повсюду виднеются типично голландские шпили – шпицы, на которых развиваются гюйсы и флаги, как это до сих пор можно видеть в Голландии. А.И. Богданов насчитал в Петербурге середины ХVIII в. не менее 50 шпицев! На гравюрах можно также увидеть, что большинство разводных мостов сделаны с голландскими, напоминающими склонившихся аистов противовесами, которые выкрашены белилами[423], как это делают в Голландии до сих пор, что и неудивительно – почти все их построил голландский мастер Герман ван Болес. Они довольно долго сохранялись в Петербурге, но в начале XIX в. казались старомодными. Видевший такие мосты, переброшенные через рвы Адмиралтейской крепости в 1802 г., мемуарист писал: «…Подъемные мосты в голландском, простом и не рассчитанном на изящество вкусе»[424].
Эту «голландскую картину» дополнял звон голландских курантов на церквях, на Адмиралтействе, на колокольне Петропавловского собора. Припомним также и множество типично голландских мельниц, вращавших свои крылья не только на Стрелке Васильевского острова или на Охте, где было их целое скопление, но и в самых разных местах столицы, в том числе на бастионах Петропавловской крепости. Этим крепость походила на Амстердам, на бастионах которого в то время также стояли мельницы. Ветряные мельницы, которые строили голландцы, мололи муку, «терли» доски, «семент», порох, качали воду («водоливные мельницы»), хотя для этого чаще использовались специальные машины, приводимые в действие лошадиной силой.
В 1721 г. в Петергофе голландцы строили особую мельницу, «которая будет пиловать и поляровать мраморовой и всякой мяхкой камень, кроме дикого и крепкого камня»[425]. Голландцы Клас Яган Воп, Питер Дирк и другие с 1719 г. возводили бумажную мельницу в Екатерингофе, а другой мельничный мастер Вильям Ковеновен – мучные мельницы на бастионах Петропавловской крепости[426]. В Екатерингофе и в других местах голландцы строили водоподъемные мельницы для осушения почвы. На пороховых мельницах на Городовом острове голландские мастера на выписанных «голландских пороховых камнях» крутили русский порох. Свинцовые фонтанные трубы и статуи для Летнего сада и Петергофа по моделям Растрелли-отца отливал упомянутый выше «мастер свинечного литья и паяния» Корнелий Гарлинг (Корнилиус Гарлей)[427]. В 1720 г. из Петербурга были отпущены домой «полотняного дела мастеровые люди» Свер Алберц и Герит Руловс, наладившие производство знаменитого голландского полотна[428], вероятно, на Калинкиной (Екатерингофской) фабрике.
Современники постоянно отмечали, что многие дома города сделаны «в голландском вкусе». Упомянутый выше творец петербургских мостов «шпичный и кровельных дел мастер и столяр» Герман ван Болес возводил башни и колокольни. Каналы в городе копали под надзором «слюзного мастера» Питера ван Гезеля (или Гелдена, Геллера, Геселена), Андреяна Гоутора и Виллема Ковенховена (Couwenhooven)[429]. Оранжереи и погреба делали Дирк ван Ершт, тот же ван Болес, а также Тимофей Фонармус, который одновременно владел кирпичными заводами в окрестностях города, поставлявшими на стройки Петербурга миллионы белых и красных голландских кирпичей[430]. Стены дворцов из них выкладывал каменщик Дирк ван Намберс[431]. Некоторые заметные здания строил архитектор Герман ван (или как тогда писали «фан») Болес, хотя в Петербурге голландцы оказались архитекторами неважными. Часы на колокольне Петропавловского собора, а потом Адмиралтейства устраивал и чинил «часовой мастер Андрис Форсен», а музыкальный механизм часов
