лежал на совести «колокольного игрального музыканта» Ягана Христофора Форстера. Позже их сменил мастер Оортон[432]. Другой Форстер (Яган Христиан) «творил семент» на Пудожских заводах и «в селе Сарском украшал алебастром покои», как «мармулир и архитект»[433]. Вершины шпилей украшали, как и до сих пор это в Голландии, флюгеры: ангел на Петропавловской крепости, кораблик на Адмиралтействе и Партикулярной, Георгий Победоносец на Летнем дворце Петра, вздыбленная лошадка на Главном корпусе Конюшенного ведомства, глобус на Кунсткамере[434] и, наверное, мортирка на шпице Литейного двора.
Голландский стиль был виден в садах и парках, как самого Петербурга, так и его окрестностей. Загородные усадьбы, как и городские, делали по образцу голландских «увеселительных» домов и окружавших их регулярных садов. Расположение их на Петергофской дороге свидетельствовало о том, что Петр воспроизводил голландский «ландшафтно-градостроительный принцип линейных систем усадьб, расположенных в ряд вдоль водных протоков»[435].
Конечно, зная множество иностранных мастеров в Петербурге самых разных специальностей, можно сказать, что не только голландцы создавали наш город, но и французы, итальянцы, немцы, как из собственно германских государств, так и из завоеванной Россией Прибалтики. Здесь работали также армянские мастера, строившие (правда, без успеха) турецкую баню, шведские военнопленные и, конечно, во множестве – русские архитекторы, мастера, рабочие.
Но при этом не будем забывать, что все эти мастера, от великого Леблона до последнего каменщика, работая под постоянным, придирчивым надзором Петра, подстраивались под его вкусы. На облике раннего Петербурга эти вкусы отразились очень ярко. В основе же их лежала безмерная любовь Петра к Голландии. И то, что позже было названо «петровским барокко», на самом деле было вариантом голландского барокко, приспособленным к условиям России. Самым выразительным примером этой страсти может служить знаменитый деревянный Домик Петра, раскрашенный под красный голландский кирпич. Глядя на необычайные для России и невозможные для климата Петербурга огромные, широкие голландские окна Домика с мелкой расстекловкой, понимаешь, сколь преувеличенным, эмоциональным был восторг Петра перед Голландией, ее культурой, образом жизни ее народа. Это преувеличение, пристрастие видно и во многом другом, идет ли речь о любимом царем голландском сыре (без которых он, казалось, не мог жить и ревниво замерял каждый кусок, перед тем как вернуть в кладовую) или о лестнице в Летнем дворце, которую надлежало «сделать голландским маниром»[436], или о голландских газетах, которые государь читывал после обеда» и «на которыя делывал свои примечания»[437], или о флоте, который плавал по голландским артикулам[438], или о золоченой яхте, спущенной на воду в 1723 г., в которой Петр предписывал иметь постели, сервиз, скатерти и салфетки, «как водится в Голландии на случай посылки и для путешествия знатных особ»[439]. Он писал это так, как будто не имел подобных английской или прусской яхт, как будто нигде, кроме Голландии, не строили судов, в кают-компании которой не держали бы сервиз или салфетки. Как всегда, эпигоны доводят пристрастия гения до абсурда. Для этого достаточно посмотреть на спальню во дворце Меншикова – все стены и даже потолок ее покрыт дорогой дельфтской плиткой (даже сейчас сохранилось 27 тыс. плиток), хотя ничего подобного и в таком количестве для украшения одного дома в самой Голландии не было.
Посылая учиться за границу архитектора Ивана Коробова в 1724 г., царь предписывал ему ехать в Голландию и был убежден, что «строение здешнее сходнее с голландским. Надобно тебе жить в Голландии и выучить манир голландской архитектуры, а особливо фундаменты, которые мне здесь нужны: также низко, также много воды, такие нужны тонкие стены… Сады, как их размерять, украсить леском, всякими фигурами, чего нигде на свете так хорошо не делают, как в Голландии». Он же говорил: «Дай Бог мне здоровья, и Петербург будет второй Амстердам!»[440] И надо сказать, царь многое для этого сделал.
Впоследствии, когда столица расширилась и перестраивалась под влиянием других архитектурных стилей, «голландский Петербург» как бы утонул, растворился, ушел в фундаменты, скрылся за фасадами нового растреллиевского, а потом – классического Петербурга. Но памятью о «голландском детстве» нашего города могут служить золотые шпили Петропавловского собора и Адмиралтейства, форма которых сохранилась со времен Петра Великого, когда их возводил и украсил Ангелом и Корабликом Герман ван Болес, а также куранты Петропавловского собора, которым дал голос голландский курантный мастер Оортон.
В чем-то Петербург был действительно похож на Амстердам. Расположенной на низине, так же заливаемой водой, Петербург, как и его петровский «побратим», не был, тем не менее, легко доступен для мореплавателя. Нева, как и река Эй, глубокая и широкая в своем течении через город, впадая в залив, намыла мели, которые низкосидящие корабли пройти не могли. Чтобы преодолеть эти мели, называемые Пейпус, требовалось немало усилий – до сих в Голландии пьянчужку, с трудом перебравшегося через порог собственного дома, поздравляют с «преодолением Пейпуса».
В Голландии морские суда бросали якоря у острова Тессиль, т. е. у самого входа в залив. Там было два рейда, один из которых назывался «Московитский». Товары с судов перегружали на плоскодонные суда и везли в Амстердам. Точно так это делалось в Кронштадте. Иначе пройти в город было трудно. Как писал в 1710 г. Ю. Юль, при глубине на банках в 10, самое большее в 11 футов (т. е. 4–4,5 м), «фрегатам, несмотря на их небольшое углубление, приходилось почти совсем разоружаться и разгружаться»[441]. Впрочем, в отличие от мелей под Амстердамом, у самого входа в Неву возле Васильевского острова моряков ждали особые трудности. На некоторых первых планах Петербурга отмечалось, что вход в реку судоходен, глубок, но «из-за поворотов реки, к тому же имеющих быстрое течение, путь весьма сложен, особенно при входе»[442]. Вот почему, знакомясь с описаниями иностранцев 1730-х гг. мы узнаем, что они входили в Петербург через более спокойную Малую Неву. На карте устья Невы 1701 г. видны проставленные глубины (в футах): вход по Большой Неве – 4, 5, 5, 4, 4, 5 и т. д., а вот отметки входа по Малой Неве – 11, 12, 12, 18, 24, 24, 21, 14 и т. д.[443]
У голландцев был и другой способ преодоления голландского Пейпуса, который также использовали в Петербурге – суда перетаскивались через мели с помощью понтонов – камелов. Так же делали и в Петербурге – новоспущенные с адмиралтейских стапелей корабли приходилось с помощью камелов и галер тащить через мели к Кронштадту и там уже довооружать. Поэтому не случайно, что у Котлина, по мере роста тоннажности линейного флота, возникла военно-морская база, а
