закончен[458]. Впрочем, уместно сказать, что помимо знакомого нам Петровского (ныне Иоанновского) моста через протоку был еще один мост: в определении Канцелярии от строений за 2 октября 1724 г. упоминается мост (возможно, наплавной) от Никольских ворот крепости к Кронверку[459].
«Гулящий голландец», пленные шведы и русские плотники
Посредине крепости стояла деревянная Соборная церковь Святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла, фундамент которой, как уже сказано, освятил Новгородский архиепископ Иов в июне 1703 г. Деревянное здание церкви было построено в привычном первым петербуржцам «голландском вкусе» из дерева и расписано под желтый мрамор. В те времена роспись зданий «под мармур (мрамор)», «под кирпич», «под черепицу» была в моде, точно так же, как люди того времени обожали поражать гостей тогдашними «приколами» – «обманками»: муляжами, макетами, живописными изображениями предметов, лежащих на столе книг или вещей.
В 1704 г. служба в церкви уже шла вовсю. Церковь имела три шпиля, на которых в праздничные дни поднимались длиннохвостые вымпелы[460]. Мы их хорошо видим на гравюрах того времени. Позже, вероятно во второй половине 1720-х гг., с постройкой каменного Петропавловского собора эта деревянная церковь была разобрана и перенесена на Петербургский остров «в солдатские слободы Санкт-Петербургского гарнизона», к палисадному укреплению[461]. Здесь она была заново освящена как «Церковь Апостола Матфея». Церковь эта, как писал в середине XVIII в. А. Богданов, стояла «на Полянке», на которой позже, в 1714 г., построили Хлебные (Ростовские), Рыбные и другие ряды[462]. Сейчас на этом месте (при пересечении Большой Пушкарской с ул. Ленина (Широкой) садик со странной плоской горкой. Ее облюбовали дети для катания на санках зимой. Они не подозревают, что эта «горка» – основание разрушенной в советское время одной из самых первых церквей их родного города.
В 1712 г. по проекту Доменико Трезини в крепости рядом с деревянной церковью началось возведение каменного собора с колокольней – огромной башней со шпилем, часами и ангелом. «Судя по модели, которую я видел, – писал немецкий путешественник Геркенс в 1718 г., – это будет нечто прекрасное, подобно чему в России пока еще найти нельзя»[463]. Но уже тогда, в 1718 г., Геркенс мог видеть, как достраивали великолепную колокольню собора – эту золотую «грот-мачту» Петербурга. Петр хотел, чтобы сначала построена была именно башня. В 1715 г. он писал обер-комиссару Городовой канцелярии: «Колокольня, которая в Городе, как возможно скоряя отделать, дабы в будущем 1716 году возможно на оной часы поставить, а церковь делать исподволь»[464]. Вероятно, царь хотел сразу же придать городу западноевропейский вид (именно шпили всегда были видны первыми при подъезде к западным городам), а также мощной, далеко видной с моря, вертикалью обозначить на плоской невыразительной равнине новый город.
К 1716 г. колокольня Петропавловского собора закончена не была, и Петр повторил свой указ: колокольню доделать, а «церковные от фундамента весть стены помалу». 1 мая 1717 г. Трезини писал в Городовую канцелярию, что «к делу купола и шпица деревянного на башню надобно плотника иноземца для связывания», и указал при этом на кандидатуру «гулящего (т. е. свободного, незанятого каким-либо делом. – Е. А.) галанца Гармана фам Болеса»[465]. Осенью того же года под руководством этого знаменитого в Петербурге «спицного мастера» Германа ван Болеса на земле начали рубить деревянные конструкции купола церкви и шпиля колокольни. 1 июня 1718 г. Трезини рапортовал в Канцелярию, что бригада шведских военнопленных во главе с Ларсом Лином (14 человек) и русские плотники бригады Матвея Карамышева (10 человек) с 1 мая начали поднимать деревянные конструкции «на купола и шпиц колокольни» и что «оным плотникам за помянутую их работу и за их смелость надлежит им давать не в зачет определенного жалованья денег… по 6 денег человеку на день с вышеписанного числа и впредь доколе оная работа совершится». Выплаты закончились 1 декабря 1718 г., мастера на огромной высоте героически работали семь месяцев![466].
Одновременно с 1716 г. начали активно возводить стены собора. Окончательные работы – обшив купола и шпиля тесом и окраска – закончились в мае 1719 года[467]. 24 февраля того же года, еще до окончания работы на шпиле, были объявлены торги на золочение купола и шпица («убивание… медными листами» с позолотой). Объявились двое соискателей: мастера Гильденбрант и Ерофей Иванов. Немец запросил за работу по рублю за квадратный фут позолоченной поверхности, Иванов же ограничился за ту же работу 95 копейками. Мастерам-позолотчикам на пробных медных досках был устроен конкурс. Результаты у обоих оказались хорошие: «Та позолота обеих годна». Поначалу отдали предпочтение Иванову, но подрядный договор с ним так не состоялся, так как Иванов не смог представить поручиков, которые бы своим имуществом поручились, что мастер Ерофей Иванов «не утечет» с полутора тысячами казенных червонцев. Тогда было решено пригласить к участию в конкурсе других мастеров-позолотчиков. Ими назвались рижские мастера Штейнбес и Эбергарт. Они прошли испытание, и их работа получила одобрение[468]. Медные доски для купола выковал рижский мастер Фридрих Циферс[469]. Однако дело, по-видимому, двигалось очень медленно, и в 1722 году Петр распорядился: «Шпиц и куполы обить медными золочеными досками в нынешнем 1722-м году конечно»[470]. Возможно, что этот-то указ и был выполнен, но не без труда: в 1724 г. под караулом держали серебряных дел мастера Лазаря Задубицкого «за неделание по договору на шпиц Петропавловской церкви за взятыя денги за сто рублев летающего ангела»[471].
Отступление:
«Летающий ангел»
Тот, кому случилось оказаться вблизи Петропавловской крепости в середине ноября 1995 г., наверняка надолго запомнил удивительное зрелище: над самым шпилем Петропавловского собора, почти касаясь его, висел с грузом маленький голубой вертолет. Дул ледяной ветер поздней петербургской осени, сердце сжималось в предчувствии, казалось, неминуемой катастрофы, но, к счастью, все обошлось благополучно, и «голубая стрекоза», оставив в люльке на верхушке шпиля свой груз, опустилась на землю, а потом вновь взлетела и долго кружила, осторожно подбираясь к острию гигантской золотой иглы.
Мы все знали, чем занята эта отважная машина: она носила наверх по частям нашего «Летающего ангела», который за последние месяцы вдруг стал всем таким близким и родным. Собственно, он всегда был с нами, петербуржцами, как и кораблик Адмиралтейства, но, живя в поднебесье, он казался столь отрешенным от наших земных, суетных дел. И вдруг выяснилось, что у него, как и у нас, смертных, есть свои проблемы: время неумолимо и к золотым ангелам в поднебесье, у них тоже бывают болезни, усталость металла, коррозия, а денег на лечение, как и у
