ванне. Сам факт, что Молли здесь.
Но самое странное? В этот момент я чувствую себя… в безопасности. Может, всё дело в том, что нас разделяет дверь, или я просто чертовски устал держать всё в себе. Как бы то ни было, мне не страшно открыться.
В голове звенят тревожные звоночки. Это не в моём стиле. Я так не делаю.
Но я делаю.
Я поворачиваюсь и опускаюсь на пол, прижимаясь спиной к двери. Сижу, потягиваю пиво, пытаюсь дышать, несмотря на тяжесть в груди.
— Ты всё ещё тут? — спрашивает Молли.
— Всё ещё тут.
— Расскажи мне о своих родителях.
— Что именно? — Я загоняю ноготь под влажную этикетку бутылки.
— Не знаю. Как они сделали тебя таким, какой ты есть?
Я смеюсь, даже когда вытираю глаза рукавом.
— Ты имеешь в виду, как они вырастили меня таким чертовски великолепным?
— Ха.
Я задумываюсь и вспоминаю один момент.
— Родители всегда были рядом. Работали без остановки, сама видишь, такова жизнь на ранчо, но они всегда брали нас с собой. Даже если это добавляло им кучу головной боли. Помню один день… Я устроил истерику, уже не помню из-за чего. Мне было лет пять или шесть. Мама тогда ждала близнецов, и ей порядком всё это надоело. Так что отец просто закинул меня в седло и целый день катал с собой. — Я улыбаюсь. — К вечеру я был таким же разбитым, как ты сегодня. Но каждую минуту я обожал.
Я слышу улыбку в голосе Молли, когда она отвечает:
— Мне это тоже понравилось. Это чувство — когда работаешь вместе, когда ты часть чего-то большого.
— Вот именно. — Именно. — В этом мои родители были лучшими. Они давали нам настоящее чувство принадлежности. Цель. В нашей семье не было другого выбора — либо мы поддерживали друг друга, либо всё шло к чертям.
Молли вздыхает.
— Чувствовать, что за тебя есть кому постоять… звучит здорово.
— Ты очень близка с мамой.
— Ну, да. — Пауза. — Но это не совсем то же самое, что связь, которая у тебя с братьями. Быть единственным ребёнком в семье имеет свои плюсы, но… скажем так: если мне повезёт создать свою семью, я хочу больше одного ребёнка.
Сердце подпрыгивает. Я допиваю пиво.
— Ты хочешь детей?
— Да. Ранчо показывает мне, как здорово, когда вокруг есть люди. В Далласе моя жизнь кажется до смешного маленькой по сравнению с этим. — Она фыркает. — А ты? Хочешь детей?
Вопрос с подвохом. Я мог бы не отвечать. Перевести тему.
Но это было бы глупо и неправильно. И, может, я хочу услышать, что об этом думает Молли.
Может, хочу, чтобы она сыграла роль адвоката дьявола. Почему? Не знаю. Но мне нравится ход её мыслей.
— Хочу. Но не уверен, что когда-нибудь у меня они будут. В каком-то смысле у меня уже есть четыре сына. И дочка.
— А, понимаю. Ты уже давно главный в семье.
— Ага.
Снова пауза.
— Ты же понимаешь, что твои братья уже взрослые? Да, порой они говорят и делают глупости. Но кто в двадцать с лишним лет этого не делает? Они отлично справляются сами. Уайатт не филонит. А посмотри на Сойера — он отличный отец.
— Отец-одиночка. Он как раз хороший пример того, почему у меня до сих пор нет своей семьи. У меня нет на это ресурса. Ему нужна помощь.
— К счастью для него, рядом есть люди, готовые её дать. Когда рук много, работать легче. И когда есть эти самые руки, можно позволить себе отдых, зная, что другие подхватят.
Она права. Я оставил всех без присмотра на этот вечер, и ничего страшного не случилось. Насколько я могу судить. Ни взрывов, ни панических просьб о помощи по рации или телефону.
Выходит, мои братья прекрасно справляются без меня.
А я — без них.
— Было бы жаль, если бы у тебя не было своей семьи, — продолжает Молли. — Похоже, ты получил первоклассное образование в том, как её создавать. Счастливую. Целую.
Сердце сжимается от печали в её голосе. Я-то думал, у этой девушки есть всё. Да, её родители развелись, но они оба были живы до недавнего времени. У неё есть деньги, образование, собственный бизнес.
Но нет никого, о ком она могла бы заботиться, кроме себя самой.
Семья — это прекрасно, но и тяжело.
— Я тебе завидую, — говорю я. — Твоей свободе.
Она снова фыркает, на этот раз громче, жёстче.
— А я завидую тебе. Твоей опоре. Твоей уверенности. Ты знаешь, кто ты. Гонишься за правильными вещами. Любишь правильные вещи.
— А ты — нет?
— Честно? — Я слышу, как она выдыхает. — Я не уверена. Всё, что я знаю… — Её голос обрывается.
— Что? — тихо спрашиваю я.
— Хотела бы я иметь то, что есть у тебя. Хаос, конечно, настоящий, но и радость тоже.
Я усмехаюсь.
— Тогда бери, сколько хочешь. Добро пожаловать.
— Ты серьёзно? — Теперь её голос тоже мягкий.
— Серьёзно, Молли.
И самое страшное — я действительно так думаю. Она может остаться. Может взять всё, что ей нужно. Она одинока, а я знаю, каково это.
Но сейчас… я не чувствую одиночества.
И мне нравится думать, что и она тоже.
— Расскажи мне про свою маму, — говорю я, прокашливаясь.
— О, моя мама. Я восхищаюсь ею. Она вырастила меня одна и при этом построила, ну, буквально имперский бизнес в сфере недвижимости. В Далласе нет ни одного человека, которого бы она не знала. У неё куча друзей, она играет в гольф, азартные игры — настоящая женщина эпохи Возрождения.
— Она бы с Уайаттом подружилась.
— Она бы его по полной раскрутила. Серьёзно. Она выигрывает в каждом раунде покера.
— Мне уже нравится твоя мама.
— Я её обожаю. Но, знаешь… быть единственным ребёнком у разведённых родителей… Я не думаю, что она делала это специально, но… она как будто ставила меня между собой и отцом.
— В каком смысле?
— Она никогда не стеснялась делиться со мной своим, мягко говоря, не самым лучшим мнением о нём. И начала с раннего возраста. Я до сих пор помню, как впервые услышала, что мой отец — говнюк.
Я усмехаюсь.
— Говнюк?
— У неё высший балл за креативность в ругательствах. Но на тот момент мне было десять, так что…
— Не круто. Объясняет, почему ты оборвала с ним связь. У тебя была только версия матери. Именно она тебя воспитывала.
— Верно. Я видела, как она выматывалась, пытаясь совмещать материнство со всем остальным. Она справлялась в одиночку, а это, мягко говоря, нелегко.
— Сойер всегда говорит, что
