ты сам лично ничего не можешь сделать. И мы не могли… Японские крейсеры, словно шакалы, рыскали на пределе дальности орудий, иногда подходя чуть ближе и обстреливая Инкоу.
— Сволочи! — сжимал кулаки Брюммер, глядя на очередные попадания. — Они ведь даже не по нашим орудиям бьют, которые мы специально подсветили во время атаки миноносцев. Просто на город вываливают и куда бог пошлет.
— Разве? — я перевел взгляд на карту городских пожаров, которые так же оперативно, как и все остальное, добавляли на карту.
— А ведь и правда… — Брюммер перестал смотреть на конкретные пораженные дома и обратил внимание на районы целиком, куда японцы пытались попасть.
В каждом из них были склады снарядов, которые мы не стали собирать в одном месте, а раскидали на множество точек поменьше. Так и все разом не подорвут, и логистику снабжения всегда можно поменять, подстраиваясь под огонь врага и выбирая самые безопасные маршруты.
— Глеб Михайлович, — я повернулся к Ванновскому. — Нужно будет проверить, это японцы где-то рядом высадили своих наблюдателей или в городе нашлись их помощники.
— Проверим, — кивнул полковник и тут же засобирался.
Недоволен собой, а зря. В городе тысячи китайцев, за всеми проследить — просто нереально. Наводчиков наши разведчики тоже искали, регулярно объезжая все окрестности. Нет, тут либо поступать как англичане в Южной Африке, сгоняя всех мирных в концентрационные лагеря, чтобы точно никто не мог помочь врагу, либо… Работать на репутацию, но и не удивляться осведомленности противника.
Такая вот перестрелка продолжалась до самого вечера. И если японцы рассчитывали, что смогут удивить нас пожарами и устроить панику, то зря. Подобные обстрелы они уже применяли по время войны с Китаем, так что мы заранее подготовили пожарные команды. Телеги с песком, цистерны с водой, которые мы гоняли на самые крупные возгорания по железнодорожным путям… Многие дома пострадали, но ни один пожар так и не успел разрастись во что-то серьезное.
А вечером начались работы по разбору завалов, и если учитывать, что у нас большая часть армии днем отдыхала, то сил, чтобы довести дело до конца, у нас было более чем достаточно.
* * *
Утром Инкоу выглядел как новенький, и вряд ли это обрадовало японских капитанов, которые наблюдали за нами издалека.
— Получили, шакалы! — потряс кулаком Брюммер и повернулся ко мне. — Порт-Артур они тоже издалека пытались поджечь и не смогли! Будут знать, что русские не горят!
Впрочем, пыла нашего артиллериста никто не поддержал. Все знали: новый день будет тяжелым, а для кого-то он уже начался.
— Ночью миноносцы заходили на внешний рейд, — доложил заглянувший Афанасьев. — Мы маршруты постарались зафиксировать, но стрелять наугад не стали. Как и договаривались.
Все верно. Во-первых, наугад попасть в морскую цель, считай, нереально, а во-вторых, мы провоцировали японцев. Слабость в нужном месте и в нужное время — это почти сила.
— Только миноносцы? — спросил я.
— Моряки зуб дают, что ничего крупнее точно не было. Да я и сам уже, кажется, научился по шуму машины определять, кто именно рядом с нами гуляет.
— Тогда продолжаем!
И японцы продолжили. Четыре крейсера третьего боевого отряда снова прохаживались на пределе дальности орудий, продолжая забрасывать снаряды с шимозой в город. Впрочем, эффект от обстрела был слабее, чем даже в первый день. Тут сработало и то, что люди привыкли, и то, что ребята Ванновского постарались. Они, правда, никого не поймали, но одной их активности хватило, чтобы информация о том, куда мы перетащили боеприпасы из обстреливаемых районов, никуда не ушла.
— И долго они так могут продолжать? — не выдержал к обеду Лосьев, когда какой-то шальной снаряд зацепил один из пожарных паровозов.
Не хотели его посылать, но уж больно хорошо горела японская шимоза. Так что при попадании в деревянную застройку приходилось рисковать и гонять технику прямо при свете дня. И вот попали! Мелехов, правда, сразу доложил, что поезд только посекло, восстановим, но все равно обидно.
— 8-дюймовых снарядов на крейсере под сотню на ствол, — тем временем Брюммер принялся считать. — Но их пока выпустили буквально с десяток, когда пытались накрыть наши склады с боеприпасом. Сейчас экономят. 6-дюймовых 150–200 — этих уже точно половину потратили.
— Значит, либо они уйдут пополнять запас… — начал Лосьев.
— Либо если мы были правы насчет желания японского командования решить вопрос побыстрее, — подхватил осмелевший в последнее время Катырев, — то уже скоро стоит ждать атаки.
Собственно, на этом и строился наш план. Ничего невероятного. Мы показываем крепкие батареи, которые не взять издалека, но которые вполне можно разрушить, если ударить в лоб. Японцы осторожны, японцы не любят рисковать, но время сейчас играет против них. Они спешат, а мы выглядим опасной добычей, которая им при этом вполне по зубам.
— Завтра или послезавтра, — кивнул Брюммер.
— Завтра… Утром, — я прикрыл глаза, прислушиваясь к еле заметному ритму боя.
* * *
Платон Львович Афанасьев лично дежурил на 6-й батарее. Лично он назвал бы ее 1-й или, край, 2-й, но Ванновский с Макаровым настояли, чтобы главным калибрам отвели совсем не главные номера. А еще по отдельному приказу никому из солдат и офицеров нельзя было покидать позицию.
— Словно в театре, — жаловался другу один из наводчиков. — Выйти нельзя, делать ничего нельзя, только сиди и смотри.
— В театре хотя бы кормят, а нам еще и самим готовить, — фыркнул второй.
— За те деньги, что в театре просят, я бы и там сам готовил, — рассмеялся первый.
Да, народ был недоволен и ворчал, но в то же время после того, как генерал лично им все объяснил, они были готовы потерпеть. Чтобы враг точно не узнал, чтобы точно не ждал главного удара. Того, что и должен решить исход боя.
— Идут! — крикнул связист и поправил провод, связывающий их центром.
Вся информация от аэростатов шла сначала туда, а потом уже передавалась на отдельные батареи. А то подвесишь шар над собой и точно получишь пару снарядов прямо в лоб, а так… Обычные связисты центра порой даже не знали, кому именно они передают те или иные координаты. Афанасьев потратил месяцы на выстраивание и доработку этой системы, но сейчас она уже работала как часы. Даже без него…
Платон Львович поморщился, представив, что скажет Макаров, если узнает, что он покинул
