что там еще собачьи укрепления строят?
— Что?
— Ну, пестунги по-немецки.
— Не пестунги, а фестунги, — поправил Сытина старый ефрейтор Глыбов, тоже лишь сегодня вернувшийся из усиления разведывательных рот. — Укрепленные узлы с пулеметами. Видите?..
Он бросил на разговорившегося солдата насмешливый взгляд, подошел к Тюрину и показал несколько залитых бетоном позиций, от которых уходили целые пучки траншей. Еще и все зигзагами — даже если попадешь в такую из пушки, зацепит всего пару солдат. Тюрин невольно вспомнил, как ходил после Ляояна по позициям 2-го Сибирского, смотрел, как те укреплялись, и только у Земляного корпуса, как их порой называли злые языки, можно было встретить что-то подобное.
Вслед за этим фельдфебель вспомнил, сколько японцев полегло, пытаясь взять те позиции, представил, что будет ждать уже их роту, и по спине потекли капли холодного отрезвляющего пота.
— Мы все умрем, — продолжал паниковать Сытин, словно вслух говоря то, что крутилось в голове у самого Тюрина.
Глухой удар, и паникующий солдат рухнул на землю, растерянно потирая щеку.
— Глыбов… — Тюрин перевел взгляд на потирающего кулак ефрейтора. — Что вы творите?
— То, что давно должны были сделать или вы, или я сам, — ответил тот. — Привести людей в чувство. А то ходят тут между взводами некоторые, рассказывают, что война не нужна, что офицерам лишь бы убить кого — что своих, что чужих… А что свои позиции при этом не готовы, на это всем наплевать. Вот только если лишь слушать да болтать, то не удивлюсь, что на самом деле половина армии здесь поляжет.
— А мы будем делать! — Тюрин взял себя в руки.
Он, кстати, тоже видел тех, кто говорил с солдатами. Прямо в госпитале видел. Правда, там это были не рядовые, а какая-то незнакомая девушка. Тюрин еще постеснялся подойти к ней и прямо спросить, что тут происходит… А, оказывается, такие по всей армии! Отвлекают, пугают, и жандармам с разведкой как будто до них дела нет. Фельдфебель вспомнил, как сам смеялся над жесткими порядками во 2-м Сибирском, где каждого новичка в специальную картотеку добавляют… Зато у них ничего подобного в принципе случиться бы не могло.
Стало обидно за роту, за корпус, за тех, кто такое допустил… Обойдя все еще лежащего на земле Сытина, Тюрин прошел к самому краю секрета, где был самый лучший вид. Справа Ляодунский залив, слева горная гряда, отделяющая их от Корейского полуострова. Впереди японцы: не прижались к самому Квантуну, а заняли нормальную позицию, чтобы обеспечить себе свободу маневра… Хитрые и опытные. Бой точно будет трудным, ну да и они тоже кое-чему научились.
— Возвращаемся, — приказал Тюрин. — Сегодня ляжем попозже, будем углублять окопы и копать вторую линию, на случай если японцы решат не отсиживаться в обороне, а тоже на нас навалиться. Да и спокойнее, когда знаешь, что за спиной все крепко.
— Есть, — ответил за всех Глыбов.
— А завтра… — фельдфебель задумался. — Я попробую сходить в тыл. Говорят, что там есть несколько человек, которые работают на Макарова и которые могут достать для желающих его новомодные гранаты.
— Так за деньги же! — возмутился прямо с земли Сытин.
— Ему они тоже не просто так с неба падают, — вздохнул Тюрин. — В госпитале сразу несколько офицеров рассказывали, что гранаты Макарова стоят чуть дороже пороха, что на них уходит. Так что не наживается он на нашем брате, а дает возможность… Пока еще начальство поймет, что гранаты нужны, пока еще их официально закупят для армии. А мы пусть и потратим свои деньги, но выживем.
Тюрин не был уверен, что одних его слов хватит, чтобы солдаты и унтеры согласились расстаться со своим кровными, но… Стоило только упомянуть, что они будут закупать гранаты и каски Макарова, и этого неожиданно оказалось достаточно, чтобы никто больше не спорил. Некоторые даже сразу сказали, что готовы скинуть в общий котел хоть все свои деньги, прося не экономить и закупить отдельные запасы для тренировки своих отделений.
И вроде бы сегодня все сегодня прошло совсем не так, как оно должно быть в армии. А все равно на душе у фельдфебеля Тюрина стало спокойнее. И что это было? Надежда, уверенность в себе или что-то совсем новое?
* * *
Я думал, что через неделю начну скучать по японцам, но те заявились уже через пять дней. В пять тридцать утра четыре миноносца первого класса зашли в утренних сумерках со стороны Шанхая и выпустили по одной торпеде в стоящий на внешнем рейде «Тачибану-мару».
Формально мы держали один из транспортов чуть мористее, чтобы запускать с него аэростаты для лучшего обзора и затопить на фарватере, если совсем припрет. На самом же деле в способности маленького каботажника перегородить проход в бухту никто не верил, но я решил, что японцам нужна жертва, чтобы те почувствовали кровь, а заодно и взяли темп, который не оставляет времени на лишние раздумья.
В итоге «Тачибана» отправился на дно, дежурная команда, хотелось верить, успела заметить врага и уплыть к берегу… А миноносцы уверенно полетели дальше. Никто из моих офицеров не верил, что наши враги решат действовать столь безрассудно, а вот я ни мгновения не сомневался в решительности японских капитанов. Убедившись, что их атака оказалась успешна, что дорога открыта, они продолжили движение, чтобы выйти напрямую к порту и поразить еще и стоящие там корабли.
— Они совсем не боятся наших пушек? — возмутился замерший рядом Ванновский, а потом показал мне большой палец. Последнее означало, что наблюдатели все-таки успели и никто не пострадал.
— Опасаются, но японские капитаны давно научились считать, — ответил полковнику Брюммер. — Математика тут простая. Легкие пушки сразу выкидываем: японцы думают, что фугасов у нас нет, а значит, и бояться их нет смысла. Какую-то опасность представляют 6-дюймовки, но самоходные мины Уайтхэда, которые используются на миноносцах типа «Хаябуса», поражают цель на расстоянии в 1 километр. При этом по стоячей цели в порту промазать будет очень сложно. А вот 6-дюймовая пушка с берега на такой же дистанции дает точность 10–12 процентов. По стоячей цели. По цели, которая будет менять курс, а японцы будут это делать — шансы стремятся уже к 1–2 процентам.
— Все равно риск, — покачал головой Ванновский. — Стоит ли оно того?
— Стоит ли? — Брюммер усмехнулся. — Будь я на месте генерала,
