врасплох. – Посмотрите, люди добрые. Бедный мальчик из богатой семейки… Девчонку у него забрали, так он только краше стал. А за что тебя жалеть? За что? Это мы скитались по баракам и общагам, где завтракать садились с мышами и крысами! Это мы жертвы! А ты баловень, скалящийся со страниц модных бизнес-журналов. Думаешь, я не читала? Всё я про тебя знаю… И жена у тебя мисс-писс, и дом на берегу горного озера, и тачка шикарная. А мы с Надькой всю жизнь воспитывали твоего сына!
– А кто вас просил? – заорал я так, что прохожие стали расступаться, давая дорогу двум придуркам, перепачканным кровью. Лилька продолжала сопротивляться, шипела и то и дело пыталась вцепиться ногтями в моё лицо. – Кто? Я сам хотел воспитывать сына. И просыпаться я хотел с любимой женщиной, а не искать ту, что хоть немного на неё похожа. А потом взамен искать ту, что ни капли не похожа! Кто вас просил? Чем вы отличаетесь от моей бабушки, решившей сотворить судьбу внуку? Ну? Чем, блядь?
– Ой, заткнись и вали отсюда!
– Нет, Лилька. Я уже никуда не свалю, и не надейся, – шел, будто колья заколачивал. Не смотрел в лица людей, лишь дышал по счёту, чтобы не взорваться от накрывающей злости. И мои подозрения всё крепли и крепли. С каждым её неаккуратным словом становилось понятно, что не там я рыл. Не там…
– А я не жалею! Вот ни капли не жалею! Что ты из себя тут порядочного корчишь? Думаешь, не знаю, что Лизка от тебя беременна была? Знаю. Мне Горький всё рассказал. И про то, как вы с ней зажигали, пока Адка, дура, по выставкам со своими картинами носилась. И про то, как за спиной моей сестрёнки свадьбу хотели сыграть. Да я спасла её, понимаешь? Спасла! Ада бы не пережила предательства. И твоей женитьбы бы тоже не перенесла…
– Что ты несёшь? – я замер как вкопанный, медленно опуская голову.
– Да я всё знаю! Только тогда бы она убила вашего ребёнка! – эту фразу она буквально выплюнула в меня, а потом рассмеялась прямо в лицо. – А я спасла. Ты мне ещё спасибо должен сказать. И сына твоего, Раевский, спасла, и Адель спасла. Как ты там её называл? Ночка? Так вот… Ночь твою спасла именно я! Не Надька с её жалостью, а я своим волевым поступком.
– Что ты несёшь?
Мы оба обернулись, смотря на запыхавшуюся Надюшку, застывшую в метре от нас. Она прижимала к груди туфли, стоя босиком на горячем асфальте, и тихо стонала, будто под дых получила.
– Сука! – взвыл я, понимая, что и в этот раз чуйка меня не подвела.
– Лиля, что ты сделала? – орала Надя, тряся сестру за руку, а когда увидела свежие следы от уколов, покачнулась и заскулила, как щенок побитый. – Что ты сделала?
– Да я вас всех спасла! Дуры! – Лиля спрыгнула на землю. – И Адку от Раевского и его свадьбы с Лизой, и тебя уберегла от твоего недотёпы Павлика. Он что-то недолго горевал! Быстро подженился.
– Гадина! – взвыла Надя и со всей силы влепила пощёчину Лиле.
Та пошатнулась и замерла, не понимая, что сейчас произошло. Эта когда-то красивая девушка, по которой сох весь город, превратилась в тощее зомби с чумным взглядом и куцым хвостиком волос. Её глаза были дикие, спрятавшиеся за пеленой обманчивого дурмана, но ещё там была едкая злость. Она будто радовалась, что ни у кого из её сестёр не вышло построить счастье. Она всех винила в своей неразделенной любви.
Мы несколько раз вытаскивали её из петли, закрывали в больнице, слушали вопли про зависть к её красоте, успешности и что сам Горький готов был ей ноги целовать! А вот теперь мне всё стало так понятно, вот только больно. И Наде было больно. Она рыдала беззвучно, смотрела в глаза своей сестре и не могла поверить, что это все может быть правдой.
– Я ВАС ВСЕХ СПАСЛА! – шептала Лиля. – Нельзя любить… Сколько раз я Адке это говорила? Только без толку всё. Втюхалась в Райчика своего, не понимая, что он из другого теста. Это зло! Ты любишь на разрыв сердца. Готова душу отдать, а тебе в неё плюют. И твой Павлик… Надь, ну женился же он на другой? Женился. Раевский вон тоже недолго горевал по Аде. Так в чём я виновата? В чём? Да ни в чём. Вам просто стыдно признаться! Я была права. – Лиля обернулась в мою сторону и подпрыгнула, впиваясь ногтями в шею. – Зачем ты вернулся? Зачем? Димке ты уже не нужен! И Ада впервые за столько лет счастлива.
– А что ты нервничаешь, раз права? – я схватил её за руки, развернул к себе спиной, чтобы не мне говорила, а Наде. Понимал, что Ада мне в жизни не поверит, а вот старшей сестре поверит. – А картины ты слила Горькому из какой любви? Из любви к искусству? Тебе их жалко, что ли, стало? Что они пылятся в чулане, пусть весь мир ими любуется, а бабло в карман к Горькому капает, да?
– Какие картины? – охнула Надя, а когда поняла, то снова зарыдала и стала оседать на асфальт. – Это ты?
– Да, я! Да! – орала Лиля, отчаянно дёргаясь, вот только силы в её тонких ручках почти не осталось. – Адка мечтала о галерее. А где её взять? На какие шиши? Я открыла квартиру и позволила вынести всё, что можно продать и вложить в дело. Она тряслась над своей мазнёй как ненормальная. Не продавала, потому что о Раевском все напоминало. А жить на что? Новые она не пишет – травма у неё! Горе! Только и рыдает, пока никто не видит, и портреты его на зеркале рисует. А я устала слышать её плач за стеной. Устала!
– Я с вами ёбнусь, – выдохнул и закинул Лильку на плечо, а потом помог подняться и Надюшке. Та покачивалась и еле стояла на ногах. Подхватил её за талию и повёл к ресторану, около которого стояла моя машина. – Её в клинику надо, иначе сбежит или сделает с собой что-нибудь.
– Денис… – плакала Надя, утыкаясь лицом мне в бок. Она прятала глаза, полные стыда и слёз. Так мы и шли… Слушал озлобленный вой Лильки и плач Нади, вдруг осознавшей, что её родная сестра растоптала их жизни, как сонную сентябрьскую муху. А через пять минут Лиля окончательно сдалась. Она повисла на мне тряпочкой и уже даже не сопротивлялась.
– Так, – посадил груз на заднее
