Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, это не истерика, не беспокойтесь. Катульский-Гребнев-Липардин смеется потому, что знает больше, чем вы. Он смеется над вашей самоуверенностью. Вам все известно — сказали вы!..
Смех его оборвался, лицо перекосилось. Сержант быстро придвинул к нему стакан с водой. Катульский дышал тяжело.
— Нет! — сказал он. — Вам известно не все! Через десять или через пятнадцать минут вам будет все известно, а сейчас еще не все! Вы понимаете: еще не все! За Катульского, за такую личность, нужно платить дорого. И вы заплатите через десять минут!
Он отвернулся. Человек в штатском на всякий случай спросил:
— Может быть, скажете? Сознаетесь?..
Катульский молчал. Его увели в камеру.
Оставшись один, он долго стоял, прижав лоб к холодной стене. Да, нервы у этой гадины были крепкие! Быстрыми шагами он подошел к двери, окованной железом, и прильнул вслушиваясь. Все было тихо на станции. «Неужели этот кисляй[45] надул?» Катульский ударил кулаком в стену, забегал по камере из угла в угол, опять прильнул к двери. И опять ничего не услышал.
— Шкура! Надул! Проклятая шкура! — сказал он хрипло. Едкие слезы, впервые за много лет, выступили у него на глазах, обожгли щеки. Изнемогая, он в медленной, мучительной судороге закинул голову, подставив электрическому свету белое лицо с закрытыми глазами. — Оборвись! — тихо сказал он. — Оборвись!
А вагон, к которому обращал он свои мольбы, уходил, покачиваясь и полязгивая, километр за километром — все дальше от Зволинска. И все тяжелее становилось на душе у Клавдии. Куда она ехала? Зачем? Что впереди? Она забилась в угол и сидела тихонько, опершись локтем на свой чемодан. В вагоне шла обычная поездная жизнь — играли в шашки, пили чай, какой-то старичок в длинном парусиновом балахоне и в порыжелом котелке, большой любитель наводить порядки, ежеминутно терзал проводника:
— Проводник, почему у тебя вагон неметеный под лавками?
— Проводник, почему у тебя лампочка в тамбуре не горит?
Но скоро старичок успокоился, залез, кряхтя, на верхнюю полку и сдержанно урчал оттуда, из темноты, когда задевали дверью его торчащие ноги.
На седьмом километре, немного успокоившись, Клавдия почувствовала какую-то неуверенность в правильности своего поступка, на девятом эта неуверенность перешла в сожаление, а на одиннадцатом километре Клавдия уже определенно знала, что уезжать ей не следовало.
Она все передумала наново. События последних месяцев проходили перед ней, освещенные непривычным светом с какой-то другой, неожиданной стороны. И прояснялось многое, затемненное до сих пор. Так бывает с людьми, когда в полчаса они вдруг находят правильное решение, ускользавшее от них много лет, и, сокрушаясь, удивляются своим минувшим заблуждениям. Это прояснение медленно подготовляется где-то в глубинах души, чтобы потом, при удобном случае, проявиться полностью, сразу. Отъезд как раз и был для Клавдии таким случаем. Она вспомнила сегодняшнюю вспышку в цехе и покраснела при мысли, что грубо и незаслуженно обидела ребят, желавших ей только добра. Она вспомнила депо, станок, работу, сад, клуб, Марусю, Женьку, Степу Карнаухова… И она так легко могла все бросить? Глаза ее расширились, и она изумленно, словно бы просыпаясь, обвела взглядом тесное купе. Почему она здесь, а не дома? Да, это вагон; стучат колеса, проплывают за темными окнами тускло освещенные путевые будки; да, она едет куда-то… Она вскочила. Надо возвращаться, немедленно возвращаться с первой же остановки! Хорошо, что никто не знает об ее отъезде, никто не видел… Далеко ли еще до остановки? Она открыла окно, высунулась и не увидела впереди огней — было еще далеко.
Поезд замедлил ход; колеса под вагоном стучали раздельнее, все сцепы поезда натянулись, буфера разошлись и терлись больше друг о друга. Начался подъем, девятнадцатый километр.
— Значит, вы хотели написать киносценарий? — спросил Вальде.
— Да, — ответил Михаил. — Я написал. Но плохо.
— А раньше вы никогда не писали киносценарий?
— Нет, не писал.
— Почему же вы думали, что у вас выйдет хорошо? Это есть неосторожность, Михаил, и это есть ложный… вот это… самоуверенность, да… Я не один раз говорил вам: на подъем надо ходить ровным ходом, а вы пробовали дергать… Вы понимаете? Хороший машинист сначала нагонит в котел достаточного пара, а потом едет на подъем. У вас не хватило паров, Михаил.
— Да, не хватило паров.
— И еще один вопрос: почему вы сразу же не пошли к своя девушка после этой глупой история на вечеринке?.. Вы молчите… Михаил, вы рискуете потерять женщина, которую любите, потерять без всякой борьба… Это есть большой грех и позор для мужчины!..
— Я заходил сегодня. Я не застал ее дома.
И он сказал Вальде все, что приготовил в душе для Клавдии. Вальде слушал внимательно.
— Я очень рад, Михаил. Я всегда знал, что вы есть честный, прямой и благородный человек, вы есть советский молодой человек. У вас горячее сердце — это хорошо, но у вас горячая голова — это плохо. Рассудок и трезвость не вьют себе гнездо в это место. — Вальде указал пальцем на лоб Михаила. — Петр Степанович сказал, что у вас не действует предохранительный клапан. Михаил, вы должны исправить предохранительный клапан. Отвага и смелость — это очень хорошо, но надо всегда иметь рассудок. Отвага без рассудок дешево стоит. Когда вы забыли себя, легко быть храбрым. А надо быть храбрым и все помнить, все соображать.
Потом они долго молчали. Коптилка почти погасла, огонек ее красно и тускло отражался в стекле манометра. Из продырявленного тендера звучно капала вода, и Михаилу ясно представилась луночка, которую промывает она в песке между шпал.
— Товарищ Вальде, — несмело сказал Михаил. — Мне кажется, что я понял! Мне кажется, что уже все понял… Я хотел быть, как он, как Иван Буревой, моряк… но только я же его не видел… Если бы я его встретил…
— Вы не совсем еще выздоровели, — решительно прервал Вальде. — Ваши слова не похожи на разумный слова… Вам надо успокоиться, Михаил. Все в порядке. Я завтра пойду к начальнику депо и даю просьба перевести вас обратно на мой паровоз, когда он выйдет из ремонта. А вы должны позаботиться о Клава, о своей девушка, вы должны говорить с ней честно и прямо, как советский молодой человек. Вы понимаете, Михаил. До свидания.
Михаил протянул ему руку, не забыв предварительно вытереть ее о штаны.
— До свидания, товарищ Вальде. Большое вам спасибо, товарищ Вальде…
Но раньше, чем разошлись их руки, соединенные крепким пожатием, оглушительно, резко хлопнула вокзальная дверь и словно выстрелом выбросило на перрон
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Апрель. Вальс цветов - Сергей Весенин - Поэзия / Русская классическая проза / Юмористические стихи
- Вальс цветов - Сергей Весенин - Поэзия / Русская классическая проза / Юмористические стихи
- Русские долины - Игорь Николаевич Крончуков - Классическая проза / Поэзия / Русская классическая проза
- Нос - Николай Васильевич Гоголь - Классическая проза / Русская классическая проза
- История села Мотовилово. Тетрадь 16. 1930-1932 - Иван Васильевич Шмелев - Русская классическая проза
- История села Мотовилово. Тетрадь 5 - Иван Васильевич Шмелев - Русская классическая проза
- Книжный на маяке - Шэрон Гослинг - Русская классическая проза
- Кукушонок - Камилла Лэкберг - Детектив / Русская классическая проза
- Как поймали Семагу - Максим Горький - Русская классическая проза