или нет.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Я передам.
Санитары закончили свою работу. Последний мешок скрылся в темном чреве фургона. Тяжелые двери захлопнулись с глухим стуком.
Мы вышли на улицу. Дождь прекратился, но ветер, прилетевший с моря, был по-осеннему резок и холоден, не смотря на то, что это всего лишь сентябрь.
Он трепал края наших одежд, швырял в лицо влажные брызги с мокрых крыш и завывал в снастях пришвартованных у пирса рыбацких лодок. Ночь только вступала в свои права, густая, чернильная, без единой звезды на затянутом тучами небе. Она была под стать этому месту — мрачная, холодная, неуютная.
— Поехали, — сказал я, открывая дверь «Имперора».
Девушки молча сели в машину. Я завел двигатель. Мы медленно покатили прочь от этого проклятого места, оставляя за спиной полицию, оцепление и пять оборванных жизней.
Пять душ. И каждая из них — это ключ. Ключ к тому, кто это сделал. Я вспомнил видение смерти Сычева, того наемника с простреленной головой. Улины. Мужчины в картинной галере… как там его… Вересаев, кажется.
Если я смогу коснуться их… если я смогу увидеть их последние мгновения…
Эта мысль была холодной и пугающей, но она же давала надежду. Я был не просто коронером. Я был тем, кто мог заставить мертвых говорить. И так как завтра мне это сделать не удастся, придется делать это сейчас. Сразу, как только привезут тела.
Только сначала надо перекусить. Не смотря на ужас, я не испытывал тошноты. А вот поесть… это да. У людей, проработавших много лет рядом с мертвыми, атрофируется вот эта трясучка.
Я вывернул на трассу и, глянув на часы, задумался. А какой сегодня день. И в следующее мгновение хлопнул себя ладонью по лбу.
— Что такое⁈ — воскликнула Лидия, явно испугавшись.
— Твою мать. Рихтерович с меня шкуру спустит.
* * *
Резкий хлопок ладони по лбу заставил Лидию вздрогнуть так, словно рядом ударила молния. Сердце на мгновение замерло, а потом заколотилось в ребра частым, тревожным стуком. Она инстинктивно вжалась в мягкую кожу сиденья, ее взгляд метнулся к Громову. Что еще? Какая еще катастрофа свалилась на их головы? Погоня? Новая засада?
— Твою мать. Рихтерович с меня шкуру спустит.
Слова, брошенные им вполголоса, прозвучали почти комично после пережитого ужаса. Лидия выдохнула. Всего лишь пропущенная тренировка. В ее сознании тут же выстроилась логическая цепочка: среда, вечер, кровавая бойня в Приморске, а значит — пропущенное занятие по фехтованию у строгого, педантичного потомка немцев, который не терпел опозданий. Она почти физически ощутила облегчение, которое волной прошло по напряженному телу.
— Ничего он тебе не сделает, — сказала она, и ее голос, к ее собственному удивлению, прозвучал спокойно, почти убаюкивающе. — Просто объяснишь ситуацию. Он поймет. Феликс Рихтерович хоть и строг, но тоже живой человек. Не думаю, что он станет наказывать тебя за то, что ты исполнял свой прямой долг.
Громов ничего не ответил, лишь устало потер виски. Алиса на заднем сиденье тоже расслабилась.
Лидия отвернулась к окну, но видела не проплывающие мимо размытые огни города. Перед ее глазами стояла другая картина. Та, которую она отчаянно пыталась вытеснить из памяти, но которая въелась в нее как кровь в старые доски пола.
Она вспомнила, как они вошли в тот кабак. Первое, что она осознала — запах. Густой, тошнотворно-сладкий, медный. Она знала этот запах по прозекторской, но там он был смешан с формалином, он был частью работы. Здесь же он был живым. Он висел в воздухе, лип, проникал в легкие, оседал на языке.
Потом она увидела тела.
Они были повсюду, как гротескные скульптуры, застывшие в момент падения. Один, перегнувшись через стол, словно замер в пьяном сне. Другой у порога, с раскинутыми руками и лицом, обращенным к потолку, на котором плясали синие отблески полицейских мигалок. Его восковое, спокойное лицо и эта жуткая, почти симметричная россыпь темных отверстий на груди.
Желчь подступила к горлу. Она почувствовала привычный спазм в желудке, тот самый, что преследовал ее в первые дни. Лидия уже приготовилась отвернуться, прижать руку ко рту, сдержать унизительный рвотный позыв.
Но его не было.
Спазм пришел и тут же угас, не успев развиться. Тошнота отступила, оставив после себя лишь неприятную пустоту внутри и холодный пот на висках. Она смотрела на кровь, на раны, на застывшие в предсмертной агонии лица, и… ничего. Ужас был. Отвращение было. Но физическая реакция, та инстинктивная брезгливость, которая заставляла ее тело бунтовать — исчезла.
Эта мысль обескуражила ее куда больше, чем вид самих трупов. Она… привыкала? Смирилась? Она, Лидия Морозова, воспитанная в шелках и кружевах, учившаяся в лучших пансионах, предназначенная для балов и светских раутов, теперь могла спокойно смотреть на истерзанные трупы, не теряя самообладания.
Мир, в который ее затащил Громов, менял ее. Ломал ее старые устои, сдирал с нее аристократическую спесь, заставляя смотреть в лицо такой реальности, о существовании которой она раньше только читала в криминальной хронике. И ей стало страшно. Страшно не от вида мертвых тел, а от того, кем она становится рядом с этим человеком.
Машина замедлила ход, сворачивая с шоссе. Впереди, в туманной дымке, показалась знакомая вывеска «Кофе-Хаузъ», но уже в другой части города.
— Предлагаю перекусить, — голос Громова вырвал ее из размышлений. Он звучал устало, но ровно.
Лидия повернула голову от окна и посмотрела на него. В тусклом свете приборной панели его лицо казалось высеченным из камня. Бледное, с резкими тенями под скулами. Он только что провел час на месте массового убийства, а теперь собирался есть.
— Как? — вырвалось у нее почти шепотом. — Как можно есть после… после всего увиденного?
Он посмотрел на нее. Не с упреком или насмешкой. Просто посмотрел, и в его взгляде была лишь глубокая, вселенская усталость человека, для которого смерть — просто работа.
— Вполне спокойно, — ответил он.
Троица вышла из машины. Ветер тут же трепанул полы ее пальто. Под звон колокольчика они вошли внутрь. Привычный запах кофе и ванили. Тишина. Здесь за стойкой был куда более радушный официант, который сразу же широко улыбнулся. И здесь, казалось, все было куда опрятнее, чем у собрата-кафе у того переулка. Они двинулись к столику в углу и замерли.
Столик был занят. За ним, спиной к ним, сидели двое. Их силуэты в полумраке кафе казались знакомыми. Они что-то тихо обсуждали, склонившись над столом.
В этот
