пищи. Я их обеих в эту минуту ненавижу! Что бабка тут прилипла? Македоновна штампует свои галоши-котлеты, как автомат, и головы не повернет, идолище. А у бабки по-собачьи подрагивают ноздри и желтые заостренные пальцы вцепились в отвороты шубы. Я захожу ей в тыл, упираюсь обеими руками в круглую спину и сталкиваю с места. Она не тяжелая и почти не упирается, и я гоню ее, как курицу, и топаю, и шикаю, загоняю на нашест до вечера. Но уже за порогом комнаты она вдруг изворачивается и оказывается лицом ко мне. Не ко мне! К синему дыму, ползущему из кухни. Но я безжалостно захлопываю дверь и отрезаю ее от чужого тепла и сытного запаха.

Нынче июнь, а в нашу комнату солнце еще и не заглядывало. Бабке там сидеть одной в темноте, и я себя успокаиваю: ей ведь из-за ее синих очков все равно не видно света, какая ей разница, есть он или нет?

Сквозь погребную сырость парадного я выныриваю во двор — здесь меня сразу принимает нагретый воздух и ветер. А там, позади, осталось где-то рядом с бабушкой и мое смутное недовольство. Дело в том, что в своей семье я ощущаю какую-то неправильность. Мама и бабушка — они не… Не такие… Не такие — как другие мамы и бабушки, или не такие, каких бы я хотела иметь? Не знаю. Но знаю, что дома мне не по себе. Да и вне дома все больше я вижу такого, с чем не соглашаюсь. И вечно выскакиваю с этим несогласием. Много еще пройдет лет, пока я узнаю, что несогласие не всегда означает правоту. И еще больше — пока пойму, что не в одной правоте дело. Но все это будет нескоро. А покуда я еще легко забываю неприятные впечатления. Вот скакалку крутят! Вбегаешь со страхом в мерцающий овал, но он, пружиня, тебя принимает — и ты принимаешь его скорость, отбивая ее подошвами об асфальт. Из окон начинают вылетать урочные вопли:

— Катька! Катерина! Домой!

— Э-эльви-ирочка! Где же ты?

— Мишка и Шурка, дьяволы, обедать! Шурка, черт лопоухий, где мальца таскаешь? Сто раз я вам греть буду?

Бабушки, керосинки, супы… И — двухэтажные буфетики, где покашливают, погромыхивают семейные довоенные будильники. У нас часов нет. И я принимаю чужие сигналы. Мне тоже пора. Пора в столовую, где прикреплены мамины карточки под таинственным литером «Б». Детские карточки не прикрепляют, поэтому мы делим мамин обед на троих.

Я миную цветущий бульвар, сбегаю вниз по лестнице, прохожу через мост и оказываюсь на том берегу неширокой реки. Здесь буйно раскинулись белые гроздья боярышника и выглядывает из зелени скромная розовая акация. Между кустов уже проложили неровную, но убедительную тропу прямо к дверям столовой.

Обеденное время уже началось, и по этой тропе, обгоняя меня, спешат счастливые обладатели литеров. Они разные. Вот месяца два назад в городе гостил оркестр, так всех называли по инструментам: саксофон, ударник, скрипка, а одного просто — негр. Он поверх лыжного костюма носил дворницкий тулуп, болтались синие штаны, казалось, не заполненные плотью. Он бродил днем по городу, и выражение горестного удивления не сходило с лилового лица. И к столику садился прямо в этом своем тулупе, дрожал мелкой собачьей дрожью, так что из ложки понемногу выплескивалось содержимое. Иногда он присаживался на корточки у стены какого-нибудь дома, длинными плоскими пальцами сворачивал козью ножку и дымил, глядя на ноги редких прохожих. Если бы так вел себя свой, сказали бы: «Чудит». А негра жалели даже твердокаменные столовские официантки — понимали, что человек на чужбине. Но оркестр уехал, и я забыла о негре, чтоб вспомнить о нем сегодня, — благодаря другой встрече. Разумеется, я опаздываю, мама уже ждет, и мы, войдя в зал, находим все столики занятыми. В очередь! Но досада сразу отступает, когда я вижу новые лица. Маленькая толпа заметна отовсюду: самые высокие в ней — моего роста, а между тем они вовсе не дети. Но больше, чем на взрослых, они похожи то ли на кукол, то ли на фей — бог знает на какие сказочные создания. Куклы-женщины чуть повыше, но и на них странно выглядят кокетливые крепдешиновые платья с накладными плечиками и белые широкополые шляпы. Куклы-мужчины меньше и, соответственно, больше важничают, выставляя свои выпуклые животики. И нечто общее в их желтоватых лицах: они словно бы стянуты к центру, как горловина мешочка, и выражение туповатой покорности лежит на них, как неяркий свет.

Место освободилось, и мы с мамой, тесно прижавшись плечами, принялись за свою порцию супа из одной тарелки. Бабушкину часть добрая Фрося наливала в банку с прикручивающейся крышкой, и мама совала ей деньги — так мало ценившиеся на базаре! Фрося вежливо благодарит, небрежно сунув бумажки в карман юбки, а то и рукой махнет: да ну, тебе самой сгодится. А мама выходит из столовой нахмурясь и не любит разговоров о Фросе.

Мы стараемся есть быстро: очередь растет, и стоящие глядят в тарелки, тем более сегодня не пшено, а редкость — перловка. Но вот мы готовы, а второго нет, и я поднимаю голову. Как раз вовремя! Шестеро человечков садятся за освободившийся стол, и самому маленькому помогает взгромоздиться на стул женщина с белокурым валиком над морщинистым лбом. Сели и положили игрушечные ручки между чужих грязных тарелок. Игрушечные женщины сняли разом белые шляпы, повесили на спинки стульев, ленты достают почти до полу. Я ахаю: крохотные ноготки у них наманикюрены, словно… словно они вправду совсем как взрослые.

— Мам! Мам, а они кто?

— Не разглядывай людей, это некрасиво. Разве не видела афиши? Это лилипуты, они будут давать гастроли. В цирке.

— А лилипуты — это кто?

Наш сосед — седой, с глубоко врезанными морщинами, с сухими когтистыми руками — внезапно бросает мне через стол:

— А вон, глянь: вон как их добрые люди встречают… Тьфу ты пропасть! И вовсе стыда не осталось!

Я следую за гневным взглядом старика: лилипуты, покорно опустив головы, слазят со своих насестов, и четверо молодых людей — мужчины и девушки — занимают их места, а изгнанные сбиваются у окна. И тотчас вокруг стола взметается бурная деятельность: серая мышка-подсобница застилает голубую скатерку и украшает ее яйцеобразной горчичницей с прозрачной желтоватой ложечкой, а напарница Фрося несет поднос с дымящимися тарелками в два этажа. Лилипуты молча стоят у подоконника, на лицах по-прежнему нет выражения, только горловину мешочка еще сильнее стянула невидимая веревка.

— Мам! Мам, а почему… Почему

1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ... 91

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова бесплатно.

Похожие на «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова книги

Говорит Ленинград - Ольга Берггольц - Поэзия
Стихи - Станислав Куняев - Поэзия
Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
Всемирный следопыт, 1926 № 07 - Александр Беляев - Публицистика
Всемирный следопыт, 1926 № 06 - Александр Беляев - Публицистика
Время Бояна - Лидия Сычёва - Публицистика
Стихотворения - Вера Лурье - Поэзия
Первая книга автора - Андрей Георгиевич Битов - Русская классическая проза
Русские символисты - Валерий Брюсов - Критика

Оставить комментарий