горилла, вопрос, который они все еще не обсудили: и это был реально очень большой вопрос "что же теперь будет?"
Нельзя было отрицать тот факт, что последние две недели были просто замечательными. Одни только занятия любовью были событием мирового класса, но еще Гермиона наслаждалась непринужденными беседами, которые происходили между ними и добродушными спорами обо всем на свете. Могли ли между ними сохраняться такие отношения и после обращения к оценивающему сообществу?
Люциус почти ничего не сказал, когда она показала ему это письмо, он казался более сосредоточенным на кофе и пирожных, но Гермиона видела, что у него снова было "это лицо":напряженное, холодное, безразличное ко всему. Лицо, которое он показывал миру, когда пытался скрыть свои истинные чувства.
— Так когда ты планируешь отправиться в Лондон? — спросил он ровным, лишенным всяких эмоций голосом, потягивая кофе.
— Мне нужно быть на работе завтра к девяти, поэтому я планировала уйти сегодня вечером после ужина, — осторожно сказала она, внезапно почувствовав неуверенность в том, что произойдет дальше. Меньше всего ей хотелось, чтобы этот славный отпуск закончился на такой кислой ноте.
— Итак чем бы ты хотел заняться в наш последний день здесь? — кокетливо спросила Гермиона, многозначительно шевеля бровями в попытке поднять его настроение.
— Гермиона, что это значит? "Наш?" — спросил Люциус с тем же застывшим выражением лица.
Гермиона знала, что не хочет прекращать проводить с ним время, и уж определенно она не хотела отказываться от того, что он дарит ей в спальне. Проблема заключалась в неуверенности в его чувствах к ней; он никогда на самом деле не говорил, чего ж он хочет, но, с другой стороны, и она тоже срытничала.
Гермиона точно знала, что именно хочет ему ответить сейчас.
"Что это означает? А это означает, что я хочу, чтобы ты поехал со мной домой, потому что я больше не вынесу мысли о своей жизни без тебя. Это означает, что я нуждаюсь в тебе, потому что ты заставляешь меня чувствовать то, чего я никогда не чувствовала раньше, и я боюсь, что без тебя я вообще никогда не смогу почувствовать это снова. Это означает, что… кажется, я влюбилась в тебя, Люциус!"
Проблема была не в том, что именно она хотела сказать, проблема была в том, что она могла сказать, и это не заставило бы ее казаться жалкой и нуждающейся и открыть свою душу лишь для того, чтобы сердце было растоптано и оставлено в куче пыли. Сделав глубокий вдох и сжимая чашку с кофе, чтобы унять дрожь в руках, она начала говорить, но прежде чем она успела это сделать, Люциус быстро поднялся и посмотрел на нее с той же маской безразличия.
— Пожалуйста, прости меня, я не собирался принуждать тебя к чему-либо. Я наслаждался нашим временем вместе, и я… — он запнулся, прежде чем спокойно продолжить.
— …спасибо, Гермиона, — Люциус наклонился и запечатлел долгий поцелуй на ее лбу, прежде чем повернуться и быстро вернуться в дом, чтобы упаковать те немногие вещи, которые он принес с собой.
Гермиона вдруг почувствовала, что расстояние между ними увеличивается, и поняла, что не может этого допустить. Как раз это и произошло между ней и Роном, и она не могла остановить это… не захотела останавливать, но Люциус был другим… и теперь она тоже была другой и не собиралась отпускать его без борьбы. Если это и означает выставить себя дурочкой, пусть будет так.
Она бросила салфетку и, перепрыгивая через две ступеньки, поднялась в спальню, где Люциус застегивал последний ремень на своей сумке. Он удивленно поднял глаза, когда она вошла в комнату, и еще больше удивился, когда она обняла его и жадно поцеловала.
Люциус бросил сумку и притянул ее к себе, не желая упускать возможности обнять. Расставание с ней было одной из самых трудных вещей, которые ему когда-либо приходилось делать. Последние недели показали ему то, чего всегда не хватало Нарциссе. Тепло и игривость, которыми он делился с Гермионой, заполнили ту пустоту внутри него, о существовании которой он и не подозревал.
Он полюбил их беседы и постоянно удивлялся удивительному интеллекту Гермионы. Он даже наслаждался их горячими спорами на бесчисленные темы, особенно потому, что обычно они заканчивали в постели. Он также будет скучать по невероятным занятиям любовью… он всегда считал себя хорошим любовником, даже лучше, чем просто хорошим. Но Гермиона показала ему такие вещи и открыла новые горизонты наслаждения и открытий, которые он знал весьма интуитивно, что никогда не найдет ни с кем другим.
Последние две недели он держал язык за зубами, чтобы не спугнуть ее. Ей нужно было подумать о детях, а Люциус знал, что волшебный мир не очень-то примет их отношения, и даже содрогался от мысли о том, что же подумают ее друзья и родные.
Когда она рассказала ему о записке от министра, он думал только о том, что это предлог, чтобы покончить с ним. Ее молчание после того, как он спросил ее о том, как будут развиваться их отношения, лишь укрепило его уверенность в том, что она не хочет продолжать встречаться с ним после сегодняшнего вечера.
Люциус не мог позволить ей увидеть, как ее слова… или это отсутствие слов причинило ему боль. Он быстро встал, чтобы скрыть от нее этот дискомфорт, который на самом деле разрывал ему душу ее очевидным безразличием, и его единственной мыслью было то, что ему нужно уйти от нее как можно быстрее… Прежде чем он сломается и его холодный фасад треснет.
А потом она вдруг оказалась в его объятиях и поцеловала его, и Люциус подумал, что это ее способ попрощаться… или что-то еще.
Но в тот момент ему было все равно, конец ли это, потому что прямо сейчас эта женщина… его женщина снова была в его объятиях, и он чувствовал искру, которая всегда вспыхивала, когда она прикасалась к нему. Она заставляла его гореть для нее, гореть сильнее, чем он думал.
Гермиона чувствовала, как его желание настойчиво давит ей на живот, и ей хотелось броситься на него и скакать, пока он не начнет выкрикивать ее имя. Потому что лишь когда они занимались любовью, когда он был похоронен так глубоко внутри нее, ей хотелось кричать от этого чувства… полноты.… и какой-то правильности; в это время… он принадлежал ей.
Гермиона неохотно высвободилась из его объятий, понимая, что ей нужно сказать сейчас. Любые ее слова были бы прекрасны, но они ничего не изменят, пока она не
