опять скорей на свой кан. Так до вечера я и просидел. Завтра память святителя Митрофания, моего ангела. Хотя бы Господь помог отслужит св. литургию! Под вечер оделся потеплее и пошел на свою дорожку служить утреню. Пропел тропарь и величание св. Митрофанию. А перед глазами так и стоит моя орловская церковь: полна народа, горит огнями, я читаю стихиры и канон, Оля едва успевает продавать[56] свечи…
А сейчас я один. Кругом ни души. Остановлюсь – тишина: даже не стреляют. Свой голос кажется странным. Ну, ничего. Слава Богу за все.
Часов в 9 выхожу опять на улицу. Темь страшная. Смотрю – зарево пожара у позиций: два огромных столба пламени взвиваются к небу. У меня почему-то сразу мелькнула мысль:
– «Это в Тадзеине горят наши эскадроны».
Но другие отвергали:
– «Это, говорят, охотнички пехотные у японцев нашалили».
Однако моя оказалась правда. Это был пожар в 3-м эскадроне: сгорел от неизвестной причины запас гаоляна. Несчастий с людьми и лошадьми не было. Ложусь.
23–25 ноября
Рано проснулся. Что-то плохо спал. Достал икону св. Митрофания и пошел на бивак к своим солдатам. Размели местечко на огороде, достали палатку, в которой мы раньше жили, и расставили ее. В ней я приготовил походный престол, положил на него св. антиминс, поставил иконы: полковую и св. Митрофания, постлал на землю вместо ковра попону – вот и церковь! Настоящую же походную церковь не решились расставить: слишком промерзла земля, да и ломаются иконы от мороза.
Погода прекрасная. Мороз небольшой. Я облачился и отслужил св. литургию. Пел Михаил; Ксенофонт подавал кадило, да один саперный солдатик молился. Рад я был невыразимо, что отслужил. Здесь ведь живешь и не знаешь, где завтра будешь. На молебен пришли ген. Степанов и командир полка.
Иду в свою фанзу; нарочно стараюсь не думать о том, как в прежние годы проводил я этот день своих именин. Причина понятна.
Ксенофонт подал кипяток. Открывается дверь; входит Поля. Поздравил меня. Вот и я с родным человеком в день ангела, – день, который я смолоду привык чтить, как и 7 августа.
Впрочем, по правде сказать, все мои сожители по фанзе совершенно по-родственному приветствовали меня и даже потихоньку от меня устроили мне угощение, настоящий именинный обед: небольшой пирог, щи из китайской капусты, караси жареные в настоящем масле и вместо сметаны облитые консервированным молоком, котлеты из курицы, бутылка вина белого и бутылка шампанского. Все из Мукдена. Одним словом, оказали мне такую любовь, что я положительно растерялся и не знал, как благодарить всех.
После обеда на позициях поднялась такая канонада, что мы все побежали на линию железной дороги смотреть. Встретили там нашу общую симпатию китайчонка «Ваську» (прозвище). Он состоит теперь при 6-м эскадроне 52-го Нежинского полка. Конечно, первый вопрос:
– «Ну что, Васька, как твоя коса?»
– «Мало, мало растет», – отвечает и торжественно снимает шапку.
Действительно, половина головы уже выбрита, а на остальной части выросли с вершок волосы. Этого Ваську сироту взяли в г. Ляояне саперы из жалости: кормили, одевали, научили немного говорить по-русски. Однажды во время сна они отрезали ему косу, а утром начисто обрили всю голову (это было необходимо по соображениям гигиеническим). Когда операция окончилась, то Васька, по его словам, хотел сейчас же устроить себе «умирайло», что же он за человек без косы? Успокоился только тогда, когда его уверили, что коса скоро вырастет и даже будет лучше. Вот теперь он тщательно ее выращивает; однако с тех пор слышать не может имени сапер и при первой возможности перепросился к драгунам.
24 и 25 ноября снова буря и холод. Хотел отслужить общий молебен. Немыслимо.
26 и 27 ноября
Ночь под 26-е будет долго памятна. Улеглись мы довольно спокойно. Вдруг в 3 часа сразу началась такая канонада из осадных и полевых орудий, что фанза наша задрожала. Впечатление такое, как будто среди сна внезапно ударили в набат; только тут дело было несравненно грандиознее. Залпы следовали за залпами, а в короткие промежутки между ними, как барабанная дробь, переливалась ружейная пальба. Как грохнет залп, то зашуршат сначала снаряды (осадные или мортирные), потом завоют и в отдалении, у японцев уже, разорвутся. Ясно слышно.
У меня внутри все дрожало. Это был не страх. Нет, ведь уж не в первый раз: попривык. Не знаю, что такое; вероятно, чисто нервное состояние. Боролся с собою, внутренне давал слово быть покойным; но – новый залп, и, совершенно независимо от моей воли, сердце опять замирало. Думаю, что и ночь способствовала такому состоянию; ведь днем я совсем покоен. Так все мы и не спали до утра. Часов же в семь сразу все прекратилось; только изредка раздавались ружейные залпы.
Пришел приказ из корпуса: к 10 часам утра расставить около станции Суютунь нашу церковь – будет молебен для войск всего корпуса по случаю праздника св. Георгия.
Попили чая и потихоньку поехали к Суютуню. За ночь выпал небольшой снежок. Мороз, ветер, холодно.
Размели назначенное место и начали расставлять церковь. Страшно было трудно: земля замерзла – колья ломались. Пришлось сначала пробивать железным ломом гнезда. Ветер рвет и треплет палатку, иконы. Руки коченеют. Наконец, с невероятными усилиями поставили-таки церковь, и потом я целый час трепетал за ее существование.
С яростью бросался на нее ветер; летели хлопья снега, пыль. Трещали веревки; гнулась наша церковка. Казалось, вот-вот она рухнет. Но Господь все продолжал благословлять со Своей иконы, и крест наверху непоколебимо стоял. Обошлось благополучно.
Я достаю облачения, приготовляю св. воду. И невольно пришло в голову сравнение. Давно-давно уже стоит во вселенной св. Церковь Христова. И за эту долгую жизнь какие только ветры неверия не старались разрушить ее!
Вот внешние гонения за веру, когда целые столетия лилась кровь мучеников и мучениц, падавших под ударами меча, терзаемых зверями, сжигаемых, распинаемых на крестах; когда в потоках этой крови сатанинская и людская злоба, неверие и разврат мечтали утопить Христа и Его Церковь. Но мечты их остались мечтами, и на орошенной святой кровью почве Христос еще более прославился, и еще крепче стала Его Церковь.
Затем пошли времена ересей, наплыв пороков и соблазнов, волны средневековой суеверной тьмы и новейшего рационалистического и безрассудного неверия, золотой телец и внешняя цивилизация, прикрывающая дикость духа человеческого лоском внешнего развития и кажущегося прогресса, и многое-многое др. Все это, как стоглавая гидра или свирепая буря, «собравшася вкупе», бросилось и до сих пор бросается на Господа Христа и Его святую Церковь, мечтая
