во второй половине XVIII в. комнаты студентов стали более комфортными. В сохранившихся реестрах имущества студентов числятся перины и зеркала, парики и щипцы для завивки, комплекты «Зрителя» и «Болтуна»[831].
Колледжи в Кембридже (Гарвардский колледж). Гравюра Поля Ривира. 1767 г.
Обучение традиционно организовывалось по семестрам (в отличие от Оксфорда и Кембриджа с их триместрами). Каникулы в Гарварде были дважды в год: шесть недель летом и пять недель зимой. Кроме того, если студенты жили не дальше десяти миль от колледжа, каждый месяц они могли поехать домой на четыре дня. Если их дом был дальше, то им предоставлялся 21 день дважды в год для той же цели[832].
День преподавателей и студентов начинался с совместного завтрака в холле. На завтрак в Гарварде подавали хлеб с маслом и напиток по выбору: чай, кофе, шоколад, молоко или пиво. На обед полагалось жареное или вареное мясо, пудинг и пиво. Еда не всегда была хорошего качества: в 1766 г. студенты протестовали против прогорклого масла. Чтобы разнообразить стол, студенты старались иной раз украсть где-нибудь поблизости гуся и запечь его в камине в своей комнате[833].
Занятия в Гарварде продолжались с восьми до двенадцати. Во второй половине дня студенты были предоставлены сами себе. Предполагалось, что в это время они занимаются в своих комнатах, но за этим никто не следил. Каждый искал себе занятие по вкусу. Например, в 1770 г. в Гарварде появился Ораторский клуб, снимавший помещение в одном из близлежащих домов. Обсуждались темы самой разной степени актуальности, от самоубийства римской героини Лукреции до «пагубной привычки пить чай»[834]. Блестящие ораторы ранней республики, такие как Руфус Кинг и Фишер Эймс[835], впервые получили возможность отточить красноречие в студенческом дискуссионном клубе Гарварда. Менее серьезные юноши предавались другим забавам. Самым невинным развлечением был боулинг; проигравший расплачивался печеньем и элем. Буйные забавы были популярны и в Гарварде, и в других колледжах. На протяжении столетия Нью-Хейвен был свидетелем серии ожесточенных конфликтов между студентами Йеля и горожанами, которые напоминают столкновения в средневековых университетских городах Европы. В 1806 г. между моряками, сошедшими на берег, и йельскими студентами вспыхнула драка с применением кулаков, дубинок и ножей. Иной раз к студентам присоединялись преподаватели. В колледже Вильгельма и Марии был случай, когда два профессора, отличавшиеся задиристым нравом, во главе вооруженной толпы студентов напали на городских ремесленников. Победа осталась за колледжем, горожане бесславно бежали. Одного из профессоров впоследствии с позором уволили, второму (он был родственником президента колледжа) позволили тихо уйти в отставку[836].
Студенческая пора пролетала быстро, и вот уже наступало время выпускной церемонии. В колледже Вильгельма и Марии студенты перед президентом, магистрами и учеными священниками сдавали экзамен, демонстрируя свои познания в греческом и латыни. «И да не будет избран ни один тупица или лентяй», – торжественно рекомендовал статут колледжа[837].
Выпускники Гарварда также демонстрировали свои познания в латыни, президент колледжа произносил речь. А затем начиналось всеобщее веселье. Популярный «Альманах Эймса» кратко описывал выпускную церемонию в Гарварде: «Много денег потрачено – много алкоголя выпито»[838]. На общинном лугу ставили палатки. Выпускники устраивали пирушку, состязания в стрельбе из лука, травлю медведя, азартные игры, а иногда и затевали драки. Во время войны эти шальные традиции были забыты, а когда церемония возобновилась в 1780 г., она была уже строгим академическим мероприятием, каким остается и по сей день.
Война за независимость принесла вузам немало бытовых затруднений. У Йеля возникали трудности с размещением студентов, а у студентов – с посещением. Гарвард и вовсе вынужден был покинуть насиженное место. В октябре 1775 г. студенты временно переехали в Конкорд. Здания колледжа были реквизированы властями Массачусетса. Из свинцовой кровли сделали пули, а в уцелевших помещениях разместили казармы для более чем 1500 солдат.
При всей своей замкнутости, вузы не оставались в стороне от политики. Где-то демонстрировали лояльность. Например, в декабре 1774 г. профессора колледжа Вильгельма и Марии торжественно приветствовали королевского губернатора Данмора, вернувшегося из победоносной экспедиции против индейцев. Газеты за эту демонстрацию объявили их тори и «сикофантами»[839]. Где-то, наоборот, активно поддерживали патриотов. Посетив Принстон в 1774 г., Дж. Адамс отметил: «Все они – сыны свободы»[840]. Считается, что на стороне патриотов выступили 84% выпускников Гарварда, 98% выпускников Йеля. Королевский (Колумбийский) колледж раскололся примерно пополам[841].
Женское образование
Традиционный взгляд на женское образование, распространенный в XVIII в., можно проиллюстрировать высказыванием героини романа «Гордость и предубеждение» (1813): «Женщина, заслуживающая это название, должна быть очень хорошо обучена музыке, пению, живописи, танцам и иностранным языкам. И кроме всего, она должна обладать каким-то особым своеобразием внешности, манер, походки, интонации и языка – иначе это название все-таки будет заслуженным только наполовину»[842]. Похожим образом рассуждал автор статьи в одной из южнокаролинских газет: «Кто захотел бы видеть собрания докторов в юбках, угощающих нас греческим языком или системами Лейбница? Женщинам подходит образование, которое лучше сочетается с их внешней элегантностью, такое, которое увеличит их естественную прелесть». Зато автор признавал, что женщина может, по примеру Кристины Пизанской и Анны Комнины, заняться беллетристикой или изящными искусствами. Это лишь увеличит «грацию ее ума»[843].
Некоторые элементарные знания девочки могли приобрести в школе вместе со сверстниками-мальчиками. Мэри Болл, мать Вашингтона, рассказывала о том, как училась в 15 лет: «Сейчас с нами живет молодой священник, который получил образование в Оксфорде и стал помощником преподобного Кемпа. Приход слишком беден, чтобы содержать их обоих, и он преподает в школе за свой счет. Он учит сестру Сьюзи, меня и мальчика мадам Картер, а также двух девочек»[844]. Но путь в грамматические школы и тем более в колледжи был для девочек закрыт.
Девушка из элиты могла получить нужные знания в частном порядке. Так, Джефферсон считал необходимым, чтобы его дочь Марта обучалась музыке и танцам, живописи и французскому языку, нанял учителей и старался следить за ее успехами[845]. Однако некоторые уроки были предназначены только для мальчиков. Элиза Кастис, внучка Вашингтона, получила хорошее домашнее образование, но когда она захотела изучать греческий и латынь, ей сказали, что женщинам не нужно знать такие вещи[846].
Взамен они могли обучаться разным видам рукоделия. Было много учебных заведений соответствующей направленности. Так, в 1767 г. некая Элизабет Кортни предлагала обучать юных бостонских леди делать французские украшения, искусственные цветы, муфты из перьев.
