всегда ниспосылал только Своим избранникам….
Ниже приводятся несколько десятков писем Николая Александровича, адресованных различным лицам: императору Александру III, императрицам Марии Федоровне и Александре Федоровне, другу юности великому князю Александру Михайловичу, дядям – Сергею, Владимиру, Алексею Александровичем, сестре Ксении, брату Георгию Александровичу, П.А. Столыпину, двоюродному дяде великому князю Константину Константиновичу, Английской королеве Виктории.
Эти письма, извлеченные из массива эпистолярного наследия путем тщательного отбора, в достаточной мере раскрывают душевные качества самодержца, показывают круг интересов и забот в разные периоды жизни.
Письма цесаревича Николая – императора Николая II
Великому князю Александру Михайловичу
22 марта 1887 года.
Гатчина.
Мой милый дорогой Сандро!
От души благодарю тебя за твои письма, на которые я вовсе не имел времени ответить пока мы жили в Петербурге и я уверен, если бы ты мог видеть, как я там был занят, то наверное простил бы мне. Каждый день я думал о тебе, как мы далеко теперь друг от друга, как один скучает без другого и вспоминает о прошедшем. Но подождем, дай мне сначала рассказать, то что мы делали, а потом поговорим по душам. Действительно, мой милый, я тебе страшно давно не писал, с декабря месяца прошлого года; мне и стыдно и грустно, но зато, наверное, твои братья тебя утешили своими письмами; но теперь ты увидишь, что значит быть более свободным и иметь время писать, хотя я не буду назначать сроки!
Как бывало прежде, мы переехали в город 31 декабря и остались там до 1 марта. Ты уже вероятно знаешь, что с нынешнего года я стал совсем выезжать, и именно жаль, что без тебя. Теперь я должен сказать: я очень веселился и танцевал приусердно до самого конца балов; особенно веселы были небольшие, которых было 3: один у вас, два у нас.
Ваш был первый и принес мне огромную пользу тем, что там я перезнакомился со всеми молодыми мамзельками, которые начинают выезжать с нового года. Из них я особенно подружился с дочерью Рихтера[602] и княжной Долгорукой[603]; за каждым ужином мы сидели все вместе за одним столом, с Георгием, Петюшей[604] и несколькими офицерами. Кавалеры каждый раз меняли своих дам, но состав стола никогда не менялся. Разговаривать о балах я разумеется не буду, только скажу, что их было много, по два в неделю, всего с маленькими – 11. Званых вечеров было опять в Царском и (нрзб. – А.Б.) сумасшедшее; Сергей[605] тоже был, как ты вероятно знаешь, и также веселился, как я.
Зимою, в феврале, было два парада. На первом я был в строю с Преображенцами, на втором – с Атаманцами. Нынешней зимой я стал один, в санях, парой выезжать. Возвращался с парадов таким образом: заезжал к бедному Мише и ездил обедать к дяде Сергею. Я сделался теперь совсем важным и к моему восторгу это лето буду служить в Преображенском полку под командой дяди Сергея, который теперь получил его. Ты себе не можешь представить мою радость; я давно уже мечтал об этом и однажды зимой объявил это Папá и он мне позволил служить. Разумеется, я буду все время жить в лагере и иногда приезжать в Петергоф; я буду командовать полуротой и справлять все обязанности субалтерн-офицера. Ура!!!
Вероятно, ты уже знаешь о неудавшемся заговоре против дорогих Папá и Мамá.1‑го Марта, за ¼ часа до их проезда в крепость, шесть негодяев, из них три студента, были арестованы и при них найдены две большие бомбы и старая книга с динамитом. После панихиды мы завтракали в Зимнем и только тогда Грессер[606] приехал доложить о случившемся, раньше этого никто ничего не знал. В это же день мы переехали сюда и тут наслаждаемся тишиной и хорошей теплой погодой. Пок месть вот и все о нашем житье-бытье.
Быть может ты получишь это письмо в Японии или на другом конце нашей Родины во Владивостоке. Я всегда с жадностью читаю корреспонденцию князя Путятина[607] или другое какое известие относительно «Рынды». Кстати, поздравляю тебя с твоим рождением и Пасхой и желаю тебе от души благополучного плавания, честной службы и приятной жизни на корвете!!!!
Представь себе, до меня дошли странные слухи, которым я вовсе не верю, что будто бы в непродолжительном времени оставишь совсем морскую службу и вернешься сюда, может быть раньше окончания плавания на «Рынде». Но, как я тебе раньше сказал, я вовсе не придаю им никакого значения; мне стало жаль тебя, когда услышал толки о том, что вот ты только что начал морскую службу и уже она тебе опротивела, уже в тягость! Говорят, будто ты, отправляясь в плавание, имел совершенно другое представление о морской службе и что ты теперь разочаровался ею!
Но я тебя слишком хорошо знаю, чтобы поверить таким слухам и горячо заступаюсь за тебя. Во-первых, ты страстно любишь море, а во-вторых, ты давно уже приготовлялся к морскому делу, а следовательно, знал о тех обязанностях и трудностях, сопряженных с этим делом во время продолжительных переходов. Отчего ты думаешь, что стоянки в Японии скучны? Я знаю отзывы совершенно противоположные этому и именно Апраксина, который с тобою же и плавает. Наконец, ведь, по-моему, пребывание в совершенно незнакомой стране должно быть крайне интересным, в особенности в такой, как Япония, Китай и пр.
В последнем номере «Кронштадтского вестника»[608] есть небольшое описание вашей стоянки в Капштадте из тамошних газет, причем не обошлось, разумеется, без обычных глупейших описаний относительно морских промеров, которыми занимались будто бы наши офицеры по ночам. Ты мне напиши, когда в первый раз придется танцевать с англичанками в каком-нибудь порту, я тогда посмеюсь над тобой.
В нынешнем году мы в Крым не едем, там разобрали наш дом, который дал сильную трещину в стене. А теперь прощай мой милый Сандро. Еще раз надеюсь, что эти слухи неверны.
Обнимаю тебя
Твой Ники.
Великому князю Сергею Александровичу
25 октября 1888 года.
Гатчина
Мой милый дядя Сергей!
От души благодарю тебя за твое прелестнее длинное и полное живого интереса письмо, которое получил только вчера одновременно с твоей телеграммой. Ты, наверное, знаешь про ужаснее несчастье, которое случилось с нами с нами уже на возвратном пути из этого великолепного путешествия по Кавказу и едва не стоившее нам всем жизни, но, благодаря истинному чуду Божию, мы были спасены!
17‑го октября, на другой день по выезде из
