съязвил Иван Артакович. Лемнер, зная о дружбе Формера и Ивана Артаковича, снова подумал, что присутствует при акте отречения.
— Он хотел отвезти клетку с Леонидом Леонидовичем на базу подводных лодок. Оттуда ушёл в последнее плавание «Курск», и Леонид Леонидович не поднял на поверхность гибнущих моряков. Вдовы моряков растерзали бы его на куски. Хотел направить клетку с Леонидом Леонидовичем в Беслан, чтобы матери убитых детей выкололи ему глаза. Хотел повезти клетку в Бурятию. Целыми деревнями молодёжь отправляют на украинский фронт, а обратно привозят гробы. Эту клетку он хотел направить в Европу и выставить во всех зоопарках в отделе мартышек! Да что я вам говорю, Иван Артакович! Вы же сами рисовали модель этой клетки!
— Гражданин Формер, длительное пребывание на помойке помутило ваш разум, — Иван Артакович злобно поглядывал на красные огоньки диктофонов.
— Господа, Чулаки годами изучал труды русских философов и богословов. Он открыл сокровенные русские коды, которые держат Россию. После захвата власти он собирался снести храм Василия Блаженного, храм Покрова на Нерли, храм Спас на Нередице в Новгороде. В алтарях этих храмов таятся молекулы русского бессмертия. Он хотел отравить Байкал и перебить в тайге всех медведей, потому что медведь — тотемный зверь русского народа. Но главное, господа! Он затеял спаривание Ксении Сверчок с африканскими племенами. А это, не трудно понять, сломает генетический код русских.
— Да замолчите вы, наконец, — закричал Иван Артакович. Лемнер помнил, как у Ивана Артаковича в стеклянном аквариуме Ксения Сверчок сожительствовала с негром из Центральноафриканской республики.
— Господа, я ненавижу Европу! Меня стошнило, когда я в первый раз увидел Эйфелеву башню! В Кёльнском соборе мне стало тошно, и я потерял сознание. В Венеции мне хотелось взорвать Собор Святого Марка. А когда я слышу французскую или английскую речь, у меня выпадает грыжа!
— Если ты не заткнёшься, Формер, у тебя сейчас выпадет грыжа! — Иван Артакович кричал и топал ногами.
— Я люблю Россию, господа! — Формер перекрестился. — Нашу исконную, полную изумительных традиционных ценностей. Ведь я сам из староверов, господа. Мы, староверы, с Белого моря, беспоповцы, Поморское согласие. Я умею петь по крюкам, вот послушайте! — Формер запел, подражая древним песнопениям, и не сразу можно было угадать мотив «Хеппи бёрздей».
— Вам всё-таки придется дать признательные показания, Формер, — лицо Ивана Артаковича, обычно обходительное и любезное, превратилось в раскалённые железные клещи. — Господин Лемнер, вы знаете, что делать.
Лемнер извлёк телефон, пробежал по кнопкам:
— Госпожу Яну ко мне!
Госпожа Яна появилась в казённой комнате, среди бетонных стен и кандальных цепей, как фольклорное диво, в алом сарафане, с русой, уложенной вокруг головы косой, с голубыми, как васильки во ржи, глазами. Она держала ведёрко, украшенное хохломскими цветами. С такими дети играют в песочнице. Ступив в комнату, она с порога поклонилась поясным поклоном Лемнеру, Ивану Артаковичу и дознавателю. И особым земным поклоном, коснувшись пола рукой, поклонилась Формеру. Тот по старому русскому обычаю ответил тем же приветствием. Не дотянулся рукой до пола, и вместо русского поклона вышел книксен.
— Здравствуйте, люди добрые! — Госпожа Яна словно пела, улыбаясь румяными устами. — Всё ли ладно в вашем терему? Полны ли закрома ситным хлебушком? Кормлена ли скотинушка? Множится ли золота казна? Не докучают ли недруги?
— Всё-то у нас ладно, красна девица — отвечал нараспев Формер. — Есть и злато-серебро, и зелено вино, и сладки пряники, и румяны яблоки. А кто ты, красна девица? Из каких краев пожаловала? Какую весть несёшь?
— А явилась я из краёв заморских, европейских. Там живут люди с собачьими головами, едят червяков могильных, доброго молодца не отличишь от красной девицы, батюшку называют матушкой, а матушки у них с бородами. Ходят без исподнего, и если что кому надо, тут же присядут и справят. А прислали они нам, людям русским, гостинец. Ежели какой русский захочет переехать в страну заморскую, европейскую, пусть покрасит себя синей краской. Его в Европе узнают по цвету и отведут к хорошим батюшкам, и у них поселят, и он будет жить без матушки, по-европейски. Вот здесь, люди добрые, та самая краска синяя, европейская, по которой всяк будет узнан в странах заморских и будет там принят для проживания на всём готовом. Кто из вас, люди добрые, хочет перебраться в страны заморские европейские, того стану красить.
Госпожа Яна достала из-под сарафана мохнатую кисть, опустила в ведёрко с синей краской и стала присматриваться к Лемнеру, Ивану Артаковичу и дознавателю, норовя мазнуть их косматой кистью.
— Я, я хочу в страну заморскую европейскую! — вскричал Формер и стал раздеваться, крестясь левой рукой слева направо, благодаря Господа за ниспосланное чудо, за негаданную возможность перенестись из жуткой русской тюрьмы на Лазурный берег. Там ждёт его яхта принца Монако и любимый коктейль Шампань-коблер, нежно-изумрудный, с хрусталиком льда и золотыми пузырьками.
Формер разделся. Обнажилось гладкое, отшлифованное массажами тело.
— Крась, крась меня, Василиса Премудрая!
Госпожа Яна макала в ведёрко косматую кисть, наносила на Формера синие мазки. Краска текла по лысине, волосатой груди, чреслам, кривым узловатым ногам, проливалась на пол. Формер стоял весь синий. На синем лице блестели вставные зубы. Он сложил лодочкой руки, ожидая, когда силы небесные подхватят его и унесут в Европу. Там он встретит множество дружелюбных синих людей.
Лемнер знал коварную природу краски. Соприкасаясь с человеческим телом, краска меняла состав, превращалась в ядовитое, разъедающее кожу вещество. Теперь это свойство начало себя проявлять.
Формер возопил, подпрыгнул, свернулся в клубок, извивался, скрёб себя ногтями, сдирал жгучую краску. Краска съедала кожу, капала кровавой жижей. Формер крутился волчком, падал на пол, жутко кричал.
— Что это с ним? — Иван Артакович отступил в угол, сторонясь обезумевшего Формера.
— Он переезжает в Европу, — ответил Лемнер.
В комнату внесли ведро с целебным раствором, окатили синего Формера. Краска ручьями стекла с его обожжённого тела. Придя в себя, он не глядя подписал лист с показаниями. Устно сообщил, что полотно Ренуара «Мадам Самари», свёрнутое в рулон, находится в магазине обоев.
Госпожа Яна поклонилась в пояс:
— Мир, да любовь! — раздувая алый сарафан, удалилась.
Вице-премьер Аполинарьев не доставил много хлопот. В камере у него отобрали собачек корги. Любимую собачку Нору с умильной мордочкой и выпуклыми детскими глазами Лемнер расшиб о стену камеры. Аполинарьев рыдал, целовал оставленную на стене красную кляксу, повторял:
— Моя ненаглядная!
Аполинарьева привели в комнату дознаний, зачитали обвинения. Ему вменяли срыв производства на танковых, ракетных, авиационных заводах, передачу Украине плана стратегического наступления, сбор слюны членов правительства для американских бактериологических лабораторий. Лемнер и Иван Артакович предполагали, что Аполинарьев станет отпираться,
