поддерживала их руками, чтобы не упали и не разрушили пол. Она у порога наклонила голову с каменным лбом, тяжело, переваливаясь, побежала. С разбега ударила Чулаки головой в живот. Удар был такой силы, что из Чулаки выпали все внутренние органы. Он качался в цепях, и на нём висели его кишки, желудок, печень, сердце, почки и что-то ещё, липкое, красное, мерзкое. Госпожа Влада облизывала свои оловянные губы жёлтым языком.
Глава тридцать шестая
Лемнер, непрестанно общаясь со Светочем, знал, что готовится грандиозный судебный процесс над Чулаки и его четырьмя приспешниками. Вместе с ними над всеми исповедниками «европейского пути». Народу будет открыт страшный заговор, направленный на погубление России и убийство Президента Леонида Леонидовича Троевидова, поборника «традиционных ценностей». Будет вскрыта грибница заговора, проросшая сквозь министерства, театры, университеты, партии, общественные организации и даже монастыри. Из русской жизни, из русского сознания изгонялось всё, что связано с Европой и веками несло в Россию несчастья, будь то ересь жидовствующих, церковный раскол, петровские реформы и революции. К процессу подключались историки, культурологи, богословы, лингвисты, знатоки тайных культов, ведающие правду об «европейском черве в русском яблоке».
Чулаки и его подельников готовили к процессу. После дознаний все они были искалечены. Их врачевали лучшие доктора, лечили раны, сращивали переломы. Известные чтецы репетировали с ними будущие покаянные речи. Им шили одинаковые дорогие костюмы — белые брюки, зелёные пиджаки, алые галстуки. Особенно заботились о Чулаки. После удара Госпожи Влады все внутренние органы Чулаки выпали из тела и повисли снаружи, как шляпы на вешалке. Искусные трансплантологи возвращали эти органы на место. Вталкивали обратно кишки, запихивали желудок, помещали в разъятую полость сердце, почки и печень. Чулаки оживал неохотно, упрямился, не желал возвращаться в жизнь, отказывался принимать лекарства. Ему грозили абиссинскими пилигримами, и он принимал лекарства.
Светоч прокрутил на телевидении добытые Лемнером записи, где подсудимые предстали страшными извращенцами, попирающими традиционные отношения полов, семейные ценности, гуманное обращение с животными. Ибо ректор Лео и режиссёр Серебряковский в извращениях теряли человеческий образ и превращались в скотов, а над скотами творились надругательства.
Телевизионный маг Алфимов, комментируя записи извращений, просил родителей не пускать к экранам детей, Чулаки и подельников называл «святотатцами русской истории», а Лемнера и Светоча «чудесными витязями русского избавления».
Лемнер готовился к процессу. Ему предстояло выступать с обличениями. Но он дышал жёлтым горчичным туманом. Каждый вздох вызывал нестерпимое жжение. То и дело он касался ушей и прислушивался, ни раздастся ли гогот фламинго и крик пеликана, держащего в клюве чёрного малыша. Когда оставался один, припадал ухом к земле, не раздастся ли топот копыт. Обнажённый, он подолгу стоял перед зеркалом. Казалось, на нём темнеют чуть заметные пятна пигмента. Он был шедим. Его забросили в чуждую неласковую страну, заставили жить среди хмурого народа, которому он приносит несчастья, а тот платит ненавистью, притаившейся на дне глазных яблок. Ему являлись мысли о самоубийстве. Он доставал золотой пистолет, прикладывал к виску и ждал, когда вскрикнет пеликан, чтобы нажать на спуск. Он задумал побег из Москвы в Африку, возвращение на озеро Чамо. Он поселится в тростниках чудесного озера, среди своего народа, и в час полнолуния станет смотреть, как гибкие длинноногие африканки, поддерживая полные икрой животы, несутся к мелководью. Плещутся под луной, трутся чудесными телами о тростниковые стебли. Испускают из себя жемчужные сгустки икры с крохотными чёрными зародышами. Влекомый инстинктом отца, он мчится, расплёскивая лунные брызги, обнимает жемчужную плоть икры, ласкает, отыскивает самые нежные и певучие слова признаний. Изъясняется икре в вечной верности и любви. Он тешил себя дивными образами, листал томики Пушкина, Блока, Мандельштама, отыскивая в них любовные признания. Откладывал книги. Возращение в Африку на озеро Чамо было невозможно. Слишком многим он досадил в Африке, где из красноватой африканской земли торчали изъеденные термитами пятки безвестных покойников. Да и сохранились ли особи племени шедим в озёрных тростниках? И является ли берег озера Чамо его истиной родиной? И что тогда для него волшебная страна с горячими дорогами и голубыми горами, где в каждой харчевне сидит пророк и пьёт чай? И что для него московский дом на Сущевском Валу, где жили его милые обрусевшие мама и папа, и он ребёнком смотрел из окна, как по Миусскому кладбищу движется похоронная процессия, краснеет среди снегов гроб, доносится печальный рёв погребальной трубы?
И вдруг — спасительная мысль. Он должен креститься, немедленно, теперь же. Спрячется от всех кошмаров и подозрений в русский храм, войдёт в него, чтобы больше не уходить. Он примет веру народа, в который его поместили.
И кончится отчуждение, случится дивное слияние. В нём оживут корни Романовых. Станет доступным восхитительный Русский Рай, который сверкал бриллиантом на тёмных водах, и Величие, к которому стремит его судьба, будет Величием Русского Рая. Он войдёт в него сквозь скромные двери сельской церкви, той, чудесной, о которой поведала Лана.
К любимой и ненаглядной женщине поспешил Лемнер сообщить, что готов креститься.
Вертолёт формирования «Пушкин», пятнистый, с красной звездой, взял на борт Лемнера и Лану и понёс над зимней чёрно-белой Россией. Белые поля, чёрные леса. Белые реки, чёрные деревни. Белое небо, чёрный дым. Чёрное — белое, чёрное — белое. Все безымянно, неоглядно. Россия, как чёрно-белое сновидение.
Лемнер всматривался в деревни, в дымы, в дороги, в землю, где живёт народ, думает свою чёрно-белую думу. Не ведает о Лемнере, что, как семечко, гонимое ветром, несётся над заводами, колыбелями, кабаками, кладбищами, не находит места среди чужих работ, свадеб и погребений. Он просил этот чужой народ пустить его в свои застолья, труды, драки, пьянки, в свои чёрно-белые думы. Он просил у народа прощения за зло, которое ему причинил.
«Прости меня, русский народ! Прости моё окаянство!»
Он летел и каялся в совершённых убийствах. Каждый убитый заглядывал в иллюминатор, и они летели лицом к лицу, разделённые толстым стеклом.
Тот дизайнер в селе Свиристелово, что сжёг на костре рыжеволосую проститутку Матильду. Кавказский торговец на Даниловском рынке. Безвестный стрелок, напавший на склад «Орион».
Лица прилипали к иллюминатору, смотрели мёртвыми глазами и отпадали. Исчезали в чёрно-белых пространствах. Им вслед летели покаяния Лемнера. Он не знал, долетают ли его покаяния до суровых людей в деревнях, кидающих в русские печи смоляные дрова.
«Прости меня, русский народ!»
Охранник во дворце президента Блумбо. И сам президент Блумбо. И французский геолог Гастон из Гавра, и чернокожий рабочий, из которого, как золотые слёзы, капали самородки. Журналисты Чук и Гек, не
