в битве при Аргинусах. Он выступил главным обвинителем стратегов, победителей в этой битве. Он был посредником в последних переговорах со Спартой, и мир, которым закончилась Пелопоннесская война, был миром Фераменовым. Ферамен участвовал в установлении правления Тридцати и сам был одним из них. Теперь он выступает против своих товарищей, олигархов, настаивает на прекращении жестокостей и на передаче правления «лучшим». Как в древности, так и в Новое время о Ферамене высказывались два противоположных мнения: одни видели в нем человека ненадежного, постоянно переходящего из одного лагеря в другой, предателя; называли «котурном», обувью, которая приходится и на правую, и на левую ногу; причисляли к тем людям, которые всегда ищут, где выгоднее и безопаснее, которые «переворачиваются на ту сторону, где мягче», и умеют выйти из всякой беды[339]. Наоборот, Ксенофонт относится к Ферамену с симпатией, а Аристотель в «Афинской политии» удостаивает его такой чести, какой не удостаивает и Перикла: он причисляет Ферамена, наряду с Никием и Фукидидом Алопекским, к лучшим государственным людям Афин «после древних», а разногласие относительно него объясняет тем, что деятельность Ферамена совпала со временем смут и переворотов в государственном строе, Ферамен, говорит Аристотель, «если судить не поверхностно, не ниспровергал всех форм правления, как его упрекают, а старался довести их до такого состояния, чтобы не совершалось беззаконий, как человек, могущий заниматься политической деятельностью при всякой форме государственного устройства – как это и подобает хорошему гражданину, – не подчиняясь, а борясь с противозакониями». И может быть, Аристотель до некоторой степени прав: в такие бурные времена, какие переживали тогда Афины, в эпоху подобных кризисов, люди, избегающие крайностей, ищущие середины, мало кого удовлетворяют; их судьба печальна: обе крайние партии обыкновенно смотрят на них враждебно и недоверчиво, как на изменников и предателей. Ферамен, по словам Аристотеля, был главным представителем той партии, которая стремилась искренно к «древней политии» (Ath. Pol., 34). Его идеалом была ограниченная демократия «имеющих вооружение». «Я всегда, – заявлял Ферамен, – был врагом тех, кто думает, что демократия хороша только тогда, когда получают плату даже рабы и те, которые по бедности готовы из-за драхмы предать город, а с другой стороны, я всегда был против тех, кто думает, что олигархия может быть хороша только тогда, когда государство так устроено, что над ним властвует тирания немногих. Я и прежде полагал, что правление тех, кто может служить государству и на коне, и со щитом, есть лучшее, и теперь не меняю этого своего убеждения» (Xen., II, 3, 48).

Ферамен должен был столкнуться с Критием, представителем крайнего направления среди Тридцати. Критий[340] был выдающейся личностью, одним из характерных явлений той эпохи, подобно Алкивиаду. Он происходил из фамилии Медонтидов, к которой принадлежали прежние цари и из которой происходил Солон, и был в родстве с Платоном. Он интересовался философией и одно время был учеником Сократа. Критий подвизался на поприще литературы как поэт и как прозаик; писал, между прочим, о государственном устройстве («Политии») Афин, Спарты и Фессалии; обращал внимание на культурную сторону, обычаи и т. п.[341] В трагедии под заглавием «Сизиф» Критий развивал ту мысль, что боги выдуманы умным, хитрым человеком, чтобы пугать злых людей и удерживать их от преступлений; религия – умная ложь, изобретенная для поддержания законов, которые недостаточны сами по себе для обуздания грубого, дикого человечества; нравственный закон не обязателен; выше всего – человеческий разум, по велению которого можно нарушить и этот закон; избранные натуры, сильные, властные, могут отрешиться от обычной нравственности… Тут сказывается в крайнем, подчас уродливом виде, тот индивидуализм, рост личности, который характеризует эпоху.

Было время, когда Критий шел рука об руку с Фераменом. После свержения Четырехсот именно он, говорят, внес предложение об отмене изгнания Алкивиада; по его же предложению устроен был суд над убитым Фринихом. Но это не спасло Крития от изгнания, когда в Афинах восстановлена была радикальная демократия и влияние перешло к Клеофонту. Критий отправился в Фессалию. Здесь, по словам Ксенофонта, он устанавливал демократию и поднимал крепостных, пенестов, против их господ. Это плохо вяжется с тем, что мы знаем о воззрениях Крития, и есть другое известие (Филострата), что Критий, наоборот, в сообществе с фессалийскими Алевадами сделал там олигархию еще тяжелее. Впрочем, пенесты были земледельцами, не той «корабельной чернью», которую так ненавидел и презирал Критий, а главное – он не был разборчив в средствах, когда дело шло о достижении цели, об удовлетворении честолюбия. Как бы то ни было, со времени изгнания Критий становится непримиримым, ожесточенным врагом афинской демократии; народ для него – «проклятый демос». Благодаря амнистии после окончания Пелопоннесской войны Критий вернулся в Афины и стал во главе Тридцати. Среди них это был истый, беспощадный террорист. Его сравнивают с Робеспьером, хотя тот предавал казни во имя «свободы, равенства, братства» человечества, а Критий – во имя олигархии. И с точки зрения Крития, нечего обращать внимание на жизнь отдельных лиц; при переворотах жестокости, казни неизбежны; в Афинах много врагов олигархии, так как народ привык к свободе, и их надо истребить без всякой пощады: «Тем, кто желает получить преобладание, нельзя не устранять тех, кто стоит на дороге» (Xen. Hell., II, 3, 16).

Когда Ферамен выступил с требованием прекратить террор и передать правление «лучшим» гражданам, олигархи сначала противились, но потом, боясь, как бы Ферамен, опираясь на демос, среди которого его слова распространились и снискали к нему расположение, не сокрушил их владычества, составили список 3000, которым намеревались будто бы предоставить участие в правлении. Ферамена, однако, это не удовлетворило; он выступил снова с нападками и предостережениями: ему казалось странным предоставлять власть только 3000, будто доблесть заключена лишь в пределах этого числа и вне его нет доблестных. Но Тридцать пренебрегли словами Ферамена, долго откладывали окончательное обнародование списка и хранили его у себя, вычеркивая уже внесенные имена и внося новые.

Между тем многие бежавшие из Афин нашли себе приют за пределами Аттики, преимущественно в Фивах. Во главе них стал Фрасибул и занял в Аттике крепость Филу. К нему начали стекаться недовольные; в стычке с ним отряд олигархов потерпел неудачу, и Тридцать решили обезоружить прочих граждан, кроме 3000, а Ферамена умертвить: после неудачи олигархи старались обезопасить себя в самых Афинах, устранив здесь вождя оппозиции.

Известна трагическая сцена, описываемая Ксенофонтом (Hell., II, 3, 23 sq.). Тридцать созывают совет, в присутствии молодых людей, «самых смелых», с кинжалами за пазухой, а на площади, перед помещением совета, ставят отряд, Критий произносит речь, обвиняя Ферамена как предателя по самой его натуре; Ферамен оправдывается и доказывает, что образ действий Крития и его сторонников не упрочивает их власти, а восстанавливает против них. Речь Ферамена производит впечатление на совет. Тогда Критий от имени Тридцати вычеркивает его из списка 3000, которых нельзя было казнить иначе как по приговору совета, и присуждает к смерти. Ферамен бросается к жертвеннику, заклиная членов совета не позволять Критию по произволу вычеркивать его, так как иначе столь же легко будет вычеркнуто и имя каждого из них. Но являются Одиннадцать с жестоким, грубым Сатиром во главе, силой оттаскивают Ферамена от жертвенника и ведут на казнь; совет, при виде стоявших у решетки «подобных Сатиру» и отряда на площади, остается неподвижен… Рассказ Аристотеля проще, так сказать, прозаичнее и, по-видимому достовернее, документальнее: Тридцать, с целью погубить Ферамена,

1 ... 81 82 83 84 85 86 87 88 89 ... 109

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу История афинской демократии - Владислав Петрович Бузескул бесплатно.

Похожие на История афинской демократии - Владислав Петрович Бузескул книги

Парадоксы новейшей истории. Сборник статей о новейшей истории, экологии, экономике, социуме - Рамиль Булатов - История
Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов - История
Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 2 - Семен Маркович Дубнов - История
ЦИЛИНДРЫ ФАРАОНА - ВЛАДИМИР КОВТУН - История
Динозавры России. Прошлое, настоящее, будущее - Антон Евгеньевич Нелихов - Биология / История / Прочая научная литература
Античность: история и культура - Александр Иосифович Немировский - Исторические приключения / История
Русь Мiровеева (опыт «исправления имен») - В.И. Карпец - История
Маневренные танки СССР Т-12, Т-24, ТГ, Д-4 и др. - Максим Коломиец - История
Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.) - Леонид Васильев - История
До Библии. Общая предыстория греческой и еврейской культуры - Сайрус Герцль Гордон - История / Культурология

Оставить комментарий