сложности в компании по изъятию ценностей, ЦК РКП(б) отправляет на места телеграмму с указанием «приступить к изъятию по всей стране» и прежде всего в церквах, где имеется значительное число ценностей. Делегатам XI партсъезда предлагалось привести полные данные о предполагаемом к изъятию церковном имуществе, об обстановке вокруг молитвенных зданий.
26 марта Ленин возвращается в Москву, чтобы выступить на партийном съезде. Он уже знал о решениях Политбюро последних дней и о содержании директивы на места об ускорении процесса изъятия. Хотя в повестке дня съезда вопроса о ситуации в голодающих районах и о борьбе с голодом не было, но, знакомясь с опубликованным [лишь в 1961 г.! – Авт.] стенографическим отчетом съезда, можно обнаружить свидетельство тому, что так или иначе этот вопрос поднимался и обсуждался в докладах, прениях, выступлениях, репликах делегатов[337].
Ленин в своем докладе на съезде 27 марта ничего не говорил об изъятии ценностей. Хотя, характеризуя общую ситуацию в стране, он указал среди бедствий, обрушившихся на страну, «голод», как последствие предшествующих войн и разорений [338].
Умолчание объяснялось стремлением сохранять секретность кампании, а кроме того, делегаты уже были проинформированы о принципиальной позиции партии. В розданных накануне материалах был и письменный отчет ЦК, в котором «духовенство, купечество и мещанство» обвинялись в «ожесточенной и преступной борьбе за накопленные богатства» и одновременно предлагалось всем партийным организациям «развернуть напряженную работу» по борьбе с голодом, «осуществить широкую помощь» голодающим из «источника драгоценностей» – изъятых церковных ценностей[339]. Кроме того, планировалось в ходе съезда провести под председательством М.И. Калинина специальное совещание представителей партийных организаций по вопросу об изъятии [340].
Избранная Троцким тактика наступления по двум направлениям: на местные партийно-советские органы и на церковь, чтобы обеспечить ударное изъятие в дни работы съезда, четко выдерживалась.
28 марта Тихона вызывают в ГПУ, где ему объявили официальное предостережение об ответственности в случае «повторения фактов, подобных событиям в Шуе», и предложили принять меры к их недопущению впредь. Одновременно на него возложили ответственность за «антисоветские» акции православного духовенства, бежавшего в годы Гражданской войны за пределы Советской России, и потребовали их публичного осуждения. Имелся в виду тот факт, что в одном из решений Русского всезаграничного церковного собора (ноябрь 1921, г. Сремски Карловцы, Сербия) выражена была поддержка восстановлению в России монархии, возвращению на престол Романовых и продолжению вооруженной борьбы с Советской Россией. Тихон обещал это сделать только после предоставления ему документальных материалов, подтверждающих участие «карловчан» в «политике»[341].
Переговоры патриарха с властью живо обсуждались в церковной среде. Все еще сохранялась надежда, что удастся избежать острых конфликтов вокруг храмов. Интересное свидетельство об этом оставил, к примеру, епископ Ямбургский Алексий (Симанский). В письме к митрополиту Новгородскому Арсению (Стадницкому) он писал:
Патриарх вызывался в ЧК… Отношение было очень любезное. Туда и оттуда отвезли на автомобиле. Допрос касался двух событий: собора в Карловце и Шуйских событий. По тому и другому вопросу требуется письменный отзыв, который предоставить через три дня. Во время допроса все время сквозила мысль: нельзя ли как-нибудь неизбежный отбор совершить возможно безболезненнее и в этом отношении изменить послание [342].
В поданном чуть позже, 5 апреля, заявлении в ГПУ патриарх Тихон, действительно, отмежевался от некоторых из политических решений Карловацкого собора. В частности, он писал: «послание Карловацкого собора о восстановлении династии Романовых, как акт политического выступления духовенства, несогласный с моим обращением к архипастырям и пастырям Российской церкви от 25 сент. 1919 г.[343], я осуждаю»[344]. Одновременно Тихон продолжал убеждать власть, что его послание от 28 февраля не содержит призыва к сопротивлению. Более того, патриарх выражал готовность выступить с новым посланием к верующим и духовенству, чтобы разъяснить свою и церкви позицию. Он сообщал, что проект уже представлен М.И. Калинину, и в нем патриарх наставлял верующих, чтобы «подаяние ваше шло, как благословение, а не как побор, чтобы оно было по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением, ибо доброхотодателя любит Бог», и чтобы верующие активнее использовали возможности обмена и выкупа намеченных к изъятию церковных предметов[345]. Но «добро» патриарху дано не было, ибо власть уже сделала ставку на лояльное обновленческое духовенство.
Тему изъятия церковных ценностей патриарх Тихон обсуждал с наиболее близкими ему архиереями. Одним из них был митрополит Владимирский Сергий (Страгородский). Он посетил патриарха в Троицком подворье в двадцатых числах марта. Как выяснилось в ходе беседы, они были едины в том, что необходимо убедить верующих и духовенство не оказывать сопротивления властям при исполнении ими декрета об изъятии из храмов предметов из драгоценных металлов для передачи их в фонд помощи голодающему населению. Как и ранее, патриарх настаивал, что его послание от 28 февраля не содержит призыва к свершению насилия по отношению к властям. И если оно где-то так понималось, то это неправильно.
Сергий, в свою очередь, ознакомил патриарха с текстом своего послания от 21 марта к пастве. Патриарх, прочитав, одобрил его. В послании содержалась и оценка митрополитом Сергием послания патриарха от 28 февраля, выраженная в таких словах: «…Святейший патриарх, указав нам в своем послании церковные правила…ограждающие неприкосновенность священных сосудов для житейского употребления, ни единым словом не призвал нас к какому-либо определенному выступлению: ни к протестам, ни еще менее к защите наших святынь насилием. Его послание только предостерегает нас не относиться с легким сердцем к изъятию церковных вещей, когда есть чем их заменить, т. е. когда наши собственные драгоценности остаются при нас» [346].
Уже перед самым расставанием Сергий высказался в пользу срочного созыва Синода и Высшего церковного совета, поскольку только с их помощью, по его мнению, высшая церковная власть может быть надежно сохранена. К его удивлению, патриарх в присущей ему мягкой манере, но категорично отказался, заявив, что пока в этом не видит необходимости, к тому же он регулярно совещается и советуется с членами этих органов, когда они пребывают в Москве. Скорее всего, и в этом случае такой ответ был вызван нежеланием патриарха давать властям лишний повод к репрессиям в отношении иерархов и духовенства, контактировавших с ним.
30 марта Троцкий подготовил и представил в Политбюро программный документ, посвященный принципам политики партии и государства в «религиозном вопросе». В нем фиксировался тот момент, что «церковь, вся пропитанная крепостническими, бюрократическими тенденциями, не успевшая проделать буржуазной реформации, стоит сейчас лицом к лицу с пролетарской революцией». И ставился вопрос: «Какова же может быть ее дальнейшая судьба?» Отвечая на него, Троцкий вначале
