указывал наличие в церкви двух течений. Одно – «контрреволюционное с черносотенно-монархической идеологией», другое – «советское», «буржуазно-соглашательское сменовеховское».
Задачи партии и государства в отношении обоих течений рассматривались в двух этапах. На первом этапе следовало «повалить» церковную контрреволюцию, в том числе и «опираясь» на сменовеховское духовенство, и тем самым вызвать «решительный, резкий, бурный, насильственный характер» разрыва между течениями. Кампания по изъятию церковных ценностей, спор о судьбах церковных сокровищ, по мнению Троцкого, давали к тому все основания и возможности. В результате, как надеялся Троцкий, на смену «черносотенной иерархии» через организационное укрепление, проведение собора и выборов придет «советское духовенство».
На втором этапе предполагалось сделать все возможное, чтобы не дать развиться и укрепиться народившейся «обновленной» церкви. Ибо в противном случае, по мнению идеолога партии, она будет представлять для социалистической революции еще большую опасность своим «проникновением в передовые слои трудящихся». А потому, как написано в тексте, надо было не допустить «запоздалой реформации православной церкви», а просто превратить ее «в выкидыш».
Последующие события покажут, что заложенные в письме Троцкого идеи переживут не только эпоху изъятия церковных ценностей, но и будут востребованы властью даже тогда, когда их автора уже и не будет среди партийных и советских вождей, и он вынужден будет многие годы пребывать в изгнании. А пока мысли Троцкого будут обретать плоть в высказываниях и поступках властной элиты, превратятся в практические действия репрессивных органов в отношении религиозных организаций, духовенства и верующих.
Линия на жесткую борьбу за ценности была подтверждена и на состоявшемся 30 марта секретном совещании представителей партийных делегаций, присутствовавших на съезде. Обсуждение шло в русле директив Троцкого, накануне утвержденных Политбюро и сводившихся в своей практической части к проведению быстрого и полного изъятия церковных ценностей[347]. Никто из присутствовавших и не ставил под сомнение необходимость принудительных мер. Некоторые сомнения высказаны были лишь в правильности избранных сроков кампании, о чем свидетельствуют сохранившиеся в архивном фонде ВЦИК записки, поступившие в президиум совещания. Приближались пасхальные праздники, и совмещение с ними изъятия признавалось нецелесообразным [348]. Но все равно для Москвы и Петрограда сделали исключение: начинать нужно было уже в дни работы съезда, показав тем самым остальным губерниям пример «ударной работы»[349].
В европейской части России и на Украине устанавливался срок окончания кампании – 15–20 мая, в остальных регионах – 1 июня. На совещании были сделаны «внушения» тем партийным делегациям, чьи результаты изъятия признали «неудовлетворительными». От них потребовали провести повторное изъятие, а не довольствоваться лишь добровольными пожертвованиями. Подтверждая эту установку, на места была отправлена телеграмма за подписью М.И. Калинина и В.М. Молотова с указанием: «Неполное изъятие церковных ценностей будет рассматриваться как нерадение местных органов. Где произведено неполное изъятие, немедленно нужно произвести дополнительное согласно декрету и инструкций»[350]. Думается, что именно эти решения и привели к последующим трагическим последствиям и судебным процессам с жесткими приговорами.
Если в зале заседания партсъезда царило единодушие при обсуждении судьбы церковных ценностей, то за его пределами ситуация была не столь определенной. Конечно, агитационная и организационная работа партийных комитетов давала ощутимые результаты – во время различного рода массовых мероприятий резолюции принимались в абсолютном большинстве в пользу изъятия, общество настроено было в пользу изъятия, не видело в этом нарушений прав церкви и верующих. К примеру, на общем собрании студентов Рогожско-Симоновского рабфака (Москва) в резолюции было записано: «Выступления, имевшие место в Шуе и Петрограде, считаем контрреволюционным актом, направленным для использования религиозного фанатизма верующих против Советской власти. Действия дворянской части духовенства вместе с патриархом Тихоном считаем позором для христианской церкви, нарушающей заветы своего учителя Христа, и актом неслыханной человеческой жестокости»[351].
Добавим, что в центральных и местных газетах, в иных агитационно-пропагандистских изданиях, а также и по радио в течение марта – апреля 1922 г. были опубликованы многочисленные призывы православного духовенства и верующих, решения церковных съездов и собраний в поддержку изъятия церковных ценностей, среди них более десятка воззваний и обращений, подписанных иерархами Православной церкви [352]. Все эти документы неверно было бы считать исключительно некой конъюнктурной или «вынужденной» поддержкой политической власти. Нет, они выражали искреннее желание представителей русского православия помочь голодающему населению, в том числе и его верующей части.
Лишь в единичных случаях в ходе собраний и митингов на заводах, фабриках, в воинских частях и в учебных заведениях нет-нет, да и раздавались критические высказывания и претензии к политике правящей партии, заключавшиеся в призыве к отказу от насильственных мер при изъятии, к «допущению» церкви к контролю за сбором ценностей и т. д.
Наверно, можно считать, что все же государство не оставалось абсолютно безучастным к раздававшейся «критике» своих действий по изъятию церковных ценностей. Так, 28 марта М.И. Калинин пригласил к себе епископа Антонина (Грановского), выступавшего в поддержку изъятия, и предложил ему войти в состав ЦК Помгола. Об этой встрече Антонин писал патриарху:
Из беседы с Калининым я вынес следующее заключение. Правительство решило твердо и неуклонно утилизировать церковные ценности, и никакие возражения и протесты не остановят этой меры, а только создадут напряжение и отягощение для оппозиции. Власти, однако, желают избежать ненужных осложнений. И им желательно присутствие в Помголе представителя верующих, который мог бы с Вашими указаниями предупреждать ненужное раздражение и оскорбление чувства верующих. Я высказал собеседнику, что, насколько я осведомлен об общем настроении верующих, правительственная мера не встречает сочувствия у православных масс не потому, чтобы верующие не хотели помочь правительству в борьбе с голодом или отдать ценности им запрещала их религиозная совесть, а единственно потому, что у этих масс нет решительно никакого доверия к лозунгу, под которым проводится эта мера. Верующие тревожатся, что церковные ценности могут пойти на иные, узкие и чуждые их сердцам цели. И эта-то неуверенность и опасение заставляют верующих настораживаться и придерживать церковное достояние. Если бы эти опасения можно было рассеять, то пропорционально их ослаблению усиливалась бы и возрастала отзывчивость верующих к предпринимаемой мере и доброхотство. М.И. Калинин на это ответил, что вторая и главная цель приглашения меня в КомПомгол – это желание дать верующим через меня возможность контролировать поступление ценностей, их валютную реализацию и превращение в хлеб для голодающих. Считая, что подобное желание властей оберечь нравственное чувство верующих заслуживает всякой похвалы и что, если мне будут обеспечены все способы наблюдения и контроля за движением церковных ценностей от выемки их из храмов до поступления
